Одинокий голос из подполья

В Москву приехал Патрис Шеро, человек, имя которого приводит в трепет разом - театралов, меломанов и любителей артхаусного кино. Шеро ставит оперы, снимает фильмы и режиссирует драматические спектакли, но он, кроме того, еще и прекрасный актер. Сыгранные им на сцене Центра им. Мейерхольда "Записки из подполья" Федора Достоевского стали своеобразным затактом Чеховского фестиваля, который откроется в июне.

То, что делает на сцене Шеро, с трудом поддается не только анализу. Оно даже описанию поддается с трудом. Описывать почти нечего. Пустая сцена. На сцене - стол и пюпитр. Все. Ни декораций, ни музыки, ни бутафории, ни театрального света. Только сам Шеро в темном костюме и черной рубашке. Выходит к зрителям с большой тетрадкой в руках и полтора часа кряду читает нам монолог "человека из подполья", время от времени в эту самую тетрадку заглядывая. По-французски, разумеется, читает. Русский текст идет субтитрами. Глаза зрителей мечутся между артистом и экраном. Артист между тем не предлагает зрителям никакой специальной интерпретации текста. Это ведь не моноспектакль. Это именно читка. Пробить зал в таких обстоятельствах почти невозможно. Шеро пробивает. Монолог его героя слушаешь не с ослабевающим, а с возрастающим интересом. Видимо, рецитация для французов и впрямь совершенно органичный способ сценического существования.

С удивлением видишь, как в манере произнесения текста Достоевского вдруг появляется почти классицистский пафос. И как этот пафос, казалось бы, совершенно Достоевскому чуждый, совершенно не разрушает его текст. Как он сменяется потом едкой самоиронией. Презрением к окружающим и презрением к самому себе. Возвышенное и низкое уживаются в одной душе. Высокий штиль и абсолютная достоверность пребывания на сцене уживаются в одном артисте. Он ведь играет не особенного человека с изломанной психикой и склонностью к юродству, а каждого из сидящих в зале.

Накануне в здании "Школы драматического искусства", что на Сретенке, показывали видеозапись знаменитой "Федры" Шеро, поставленной в Одеоне. Способ существования самого Шеро в спектакле по Достоевскому и его артистов в пьесе Расина был един. Про себя, в своих внутренних монологах даже самый благополучный из нас склонен к самоуничижению, даже самый сдержанный - к пафосу и патетике. Где там сильные страсти? Где мелкие страстишки? Поди разбери. Достоевским ли написанный, Расином ли сочиненный человек интересен Шеро со всеми его потрохами. С изнанкой души и с ее лицевой стороной. Он умеет слышать одинокий голос человека. Мы благодаря Шеро теперь тоже его услышали.

Режиссер Патрис Шеро: "До Толстого руки пока не дошли"

Сразу по окончании спектакля Патрис Шеро дал интервью обозревателю "Известий" Марине ДАВЫДОВОЙ.

Патрис Шеро: А вы из какого издания?

известия: Я из "Известий".

Шеро: А, "Известия". Знаю, знаю такую газету. Я сегодня два раза мимо вашей редакции проезжал.

известия: Это первое ваше выступление перед русской публикой с русской классикой?

Шеро: Да первое. Я, честно говоря, жутко переволновался.

известия: Вы часто устраиваете такие читки?

Шеро: Устраиваю иногда. В Париже, например, я делал читку Бруно Шульца, а в ноябре в Риме буду читать "Братьев Карамазовых". Ну не весь роман, конечно. Только часть. "Легенду о Великом инквизиторе".

известия: Есть русские классики, которых вы цените так же высоко, как Достоевского?

Шеро: Я многих люблю. Толстого, например. Руки до него пока не дошли, к сожалению.

известия: Но это же очень разные, чтобы не сказать взаимоисключающие авторы. В России считается, что невозможно быть одновременно Достоевсколюбом и почитателем Толстого.

Шеро: Во Франции тоже так считается, когда речь идет о французских классиках. Вы за Гюго или за Корнеля? Так примерно вопрос может быть поставлен. Но со стороны, вчуже можно любить и того, и другого. Вот и я люблю и Толстого, и Достоевского. Они мне оба ужасно интересны. Хотя я прекрасно чувствую разницу между ними.

известия: Вы во время спектакля все время держали текст перед глазами...

Шеро: Ну да. Это же читка.

известия: Я понимаю. Просто было ощущение, что этот текст - живой персонаж, с которым вы находитесь в сложном общении.

Шеро: Да какое сложное общение. Я просто забываю иногда, что там дальше. Вот и подсматриваю. Нет, правда. Кусками помню наизусть, а что-то напрочь из головы вылетает. Можно было бы, конечно, выучить все, но тогда в этом была бы чрезмерная виртуозность. А когда не все помнишь, в этом есть элемент неожиданности.

известия: Вы иногда прямо-таки возмущались тем, что там было написано.

Шеро: Да. Говорю, и сам себе не верю. (Смеется).

известия: Я вчера смотрела в записи отрывки из вашего спектакля по Кольтесу «В одиночестве хлопковых полей». Мне показалось, что ваш опыт работы над Кольтесом очень сказался в работе над Достоевским.

Шеро: Да, разумеется. Но работа над Кольтесом вообще помогала мне во всем. Не только в работе над Достоевским, но, как ни странно, и в работе над «Федрой». Дело в том, что Кольтес бесконечно развивал искусство монолога как искусство защиты самого себя. Он был как бы собственным адвокатом, произносил оправдательные речи в свою пользу. И в Достоевском все то же самое. И в «Федре». Это тоже искусство самораскрытия личности в монологе. Люди проходят через какой-то искус, поддаются ему и потом вынуждены сами защищать, объяснять и оправдывать себя. Я в таком ключе, в такой энергетике здесь и работал. Причем это очень диалогическая монологичность. Ведь в человеке, произносящем монолог, у Достоевского, да и у Кольтеса живет, как правило, сразу несколько людей.

известия: Вы сказали, что работа над Кольтесом помогала вам во всем. Неужели даже в работе над операми?

Шеро: Нет, конечно, опера - это совсем другой мир. В опере мне просто помогало то, что я занимался театром. Но, знаете, у меня в какой-то момент наступило такое состояние, что я перестал делать различие между разными видами своей творческой деятельности. Мне кажется, что я одним и тем же занимаюсь. Когда работаю над спектаклем, над фильмом, над оперой, когда просто читку делаю - это все просто грани одной и той же работы.

известия: А какой именно? Как бы вы ее определили?

Шеро: Я рассказываю истории. Истории, в которых я веду разговор с публикой, и в которых зрители сами себя узнают. Просто есть разные способы рассказывать истории.

известия: Мне всегда казалось, что ставить оперы, делать камерные спектакли и снимать кино - это все равно, как быть одновременно тяжелоатлетом, заниматься фигурным катанием и еще играть в футбол.

Шеро: Нет, нет. Такого различия нет. В какой-то одной точке это сходится. Если со спортивными историями сравнивать, то это примерно так: есть спринтеры, есть те, которые на тысячу метров бегают, и эти... ну как их, марафонцы. Но все они все равно бегуны. К фигурному катанию я все же не перехожу. Я бегун. Просто на разные дистанции.

известия: Вы могли бы назвать себя приверженцем аскетичного театра?

Шеро: Да. Мне нравится такой театр. Минималистский. Без спецэффектов. Нравится одиночество человека на сцене. (Немного задумавшись, с улыбкой). В одиночестве хлопковых полей...