Валентин Воробьев:"Мне было или уезжать, или в тюрьму"
Валентин Воробьев:"Мне было или уезжать, или в тюрьму"
2017-05-14T09:37:46+03:00
2005-04-01T19:35:00+04:00
Партийный переулок, д. 1, к. 57, с. 3
115093
Москва, Россия
info@iz.ru
- В 1983 году мы, Шелковский, Леонов, я и Лида Мастеркова, поехали с выставкой в Германию. Они сначала пригласили советских академиков, но те попросили слишком много денег. Тогда немцы решили нас позвать. Подходит ко мне журналист Deutsche Welle и говорит: "Господин Воробьев, ну как там бульдозеры?" Я ему хотел двинуть в морду. Я же не бульдозеры привез, а картины. "Да, - говорит, - но вы же один из организаторов "бульдозерной выставки". Я говорю: "Мы художники, а не политические деятели". На Западе нас долгое время рассматривали, как политических борцов
0
Впервые за 25 лет эмиграции из Франции в Москву приехал известный художник Валентин Воробьев, активный участник "второго русского авангарда" и один из организаторов скандальной "бульдозерной выставки". В рамках ежегодной конференции "Банные чтения" пройдет презентация книги его мемуаров "Враг народа". С Валентином Воробьевым встретилась корреспондент "Известий" Наталья Кочеткова.
известия: Вы не были в России 25 лет. Ваши впечатления?
Воробьев: Фасады поменялись, но народ не меняется.
известия: Почему не возвращались раньше?
Воробьев: Никто не звал. Я же не политический эмигрант, я просто поменял место жительства и считаю себя русским художником. Я никогда не скандалил с властями. Прятался - да, но не скандалил. У меня был знакомый прокурор республики, и он сказал: "Валь, надо сматываться - не сегодня завтра тебя посадят за спекуляцию, фарцовку или за отношения с иностранцами". Я же продавал им свои картинки. Так что мне было или в тюрьму или уезжать.
известия: Это правда, что, когда вы приехали во Францию, ругать коммунизм было не принято, поскольку властители дум - Сартр, Пикассо, Камю - были коммунисты?
Воробьев: (экспрессивно) Это Эдик Штейнберг сказал, что я антикоммунист? Да я обожаю коммунистов! У меня висит портрет Котовского и Юла Бриннера на стене. В каждой стране свои коммунисты. Часть французов вечно будут коммунистами, потому что это национальная идея, и она остается, несмотря на смену правительства и партийные игры.
известия: Спустя столько времени, как воспринимаются все эти скандальные выставки - в Тарусе, "бульдозерная", Измайловская?
Воробьев: В 1983 году мы, Шелковский, Леонов, я и Лида Мастеркова, поехали с выставкой в Германию. Они сначала пригласили советских академиков, но те попросили слишком много денег. Тогда немцы решили нас позвать. Подходит ко мне журналист Deutsche Welle и говорит: "Господин Воробьев, ну как там бульдозеры?" Я ему хотел двинуть в морду. Я же не бульдозеры привез, а картины. "Да, - говорит, - но вы же один из организаторов "бульдозерной выставки". Я говорю: "Мы художники, а не политические деятели". На Западе нас долгое время рассматривали, как политических борцов. А я все время лез, чтобы у меня картину купили, а не бульдозер.
известия: Над книгой долго работали?
Воробьев: "Врага народа" я писал примерно полгода, но материалы собирал лет 40. Знакомый фотограф делал фотографии картин, друзей, я все это копил. А потом дочка подросла и сказала: "Папа, расскажи, кто ты такой". И я написал эту книжку.
известия: Московская подвальная жизнь описана в книге довольно мрачно. А каким был ваш подвал?
Воробьев: В альбоме "Нонконформисты" есть четыре роскошные фотографии моего подвала. У меня была старинная мебель: резные диваны, огромные кожаные кресла 30-40-х годов. Когда люди переехали в хрущобы, они все побросали. Мне оставили библиотеку, так там был адрес Сталина, Бухарина, их персональные телефоны. В подвале все время роились люди. Однажды ко мне приехали немцы из Риги и вповалку спали у меня в мастерской, а потом рано утром пошли на Красную площадь на демонстрацию - их не пускали на родину. Китайцы у меня постоянно толклись. Сначала пришел один и спросил, как уехать за границу. Я говорю: "Ты можешь написать в графе национальность, что ты еврей?" Он говорит: "Могу". (Смеется). "Тогда, - говорю, - завтра получишь вызов". У меня были знакомые, которые могли через голландское посольство достать вызов. И все китайцы выдали себя за евреев и уехали (смеется).
известия: Как изменилось общение в Париже?
Воробьев: Мы превратились в европейцев. Попасть в мастерскую к европейцу невозможно. Это секретная лаборатория, где ты делаешь картинки, их надо продать, и запускать своего коллегу нет никого смысла - он или украдет, или выдаст. Сами подумайте, как общаться, если я зарабатываю 100 000 в месяц, а другой - 10 000? Он мне завидует, я не могу с ним поделиться. У меня был приятель, друг Шагала, Гриша Мишонц. Он с Шагалом приехал в одном поезде с пустыми чемоданами. Шагал сразу получил заказ от издателя Воллара иллюстрировать Библию и Гоголя, а Гриша ничего не получил. Когда Шагал разбогател, он проезжал мимо на "Мерседесе" и даже никогда не здоровался. Дружбы в советском понимании, колхоза художников - этого уже на Западе нет.
известия: Каким вам запомнился Хвостенко?
Воробьев: Всегда пьяный, (грустнеет) бренчал на гитаре, писал замечательные стихи, потом бросил. Он типичный образец богемного артиста. Причем западного образца - на все наплевать, анархизм и артистизм связаны вместе. Он считал, что все общество делится на жлобов и гениев. Я говорю: "Ты кто?" Он отвечает: "Конечно, гений". Еще рваный свитер Хвоста. В 1975 году он начал рисовать. В это время в Лондоне была какая-то ярмарка, и он привез туда рулон своих картинок. Как обычно, он был в рваном свитере, весь в соломе, в джинсах. Ночевал, кажется, под мостом, потому что на отель денег не было. Пришел к галерейщику Миро, который выставлял русских, развернул холсты. Галерейщик смотрит и говорит: "Хорошо, хорошо, а сколько стоит?" Хвостенко назвал цену - 1000 долларов за каждый. Миро почесал в затылке и спросил: "А зачем вам такие деньги? Я вижу, что вы ни в чем не нуждаетесь. У вас все есть - свитер, джинсы". И ничего не заплатил. Точно в таком же свитере я его впервые увидел в 1961 году на выставке в Тарусе. Нам помогали ее организовать писатели: Балтер, Паустовский, Вигдорова, Надежда Яковлевна Мандельштам. Он с Ентиным пришел из Питера пешком, добрался автостопом - тогда это было модно. Спали в стоге сена. Только тогда он считался битником.
известия: Вы не были в России 25 лет. Ваши впечатления?
Воробьев: Фасады поменялись, но народ не меняется.
известия: Почему не возвращались раньше?
Воробьев: Никто не звал. Я же не политический эмигрант, я просто поменял место жительства и считаю себя русским художником. Я никогда не скандалил с властями. Прятался - да, но не скандалил. У меня был знакомый прокурор республики, и он сказал: "Валь, надо сматываться - не сегодня завтра тебя посадят за спекуляцию, фарцовку или за отношения с иностранцами". Я же продавал им свои картинки. Так что мне было или в тюрьму или уезжать.
известия: Это правда, что, когда вы приехали во Францию, ругать коммунизм было не принято, поскольку властители дум - Сартр, Пикассо, Камю - были коммунисты?
Воробьев: (экспрессивно) Это Эдик Штейнберг сказал, что я антикоммунист? Да я обожаю коммунистов! У меня висит портрет Котовского и Юла Бриннера на стене. В каждой стране свои коммунисты. Часть французов вечно будут коммунистами, потому что это национальная идея, и она остается, несмотря на смену правительства и партийные игры.
известия: Спустя столько времени, как воспринимаются все эти скандальные выставки - в Тарусе, "бульдозерная", Измайловская?
Воробьев: В 1983 году мы, Шелковский, Леонов, я и Лида Мастеркова, поехали с выставкой в Германию. Они сначала пригласили советских академиков, но те попросили слишком много денег. Тогда немцы решили нас позвать. Подходит ко мне журналист Deutsche Welle и говорит: "Господин Воробьев, ну как там бульдозеры?" Я ему хотел двинуть в морду. Я же не бульдозеры привез, а картины. "Да, - говорит, - но вы же один из организаторов "бульдозерной выставки". Я говорю: "Мы художники, а не политические деятели". На Западе нас долгое время рассматривали, как политических борцов. А я все время лез, чтобы у меня картину купили, а не бульдозер.
известия: Над книгой долго работали?
Воробьев: "Врага народа" я писал примерно полгода, но материалы собирал лет 40. Знакомый фотограф делал фотографии картин, друзей, я все это копил. А потом дочка подросла и сказала: "Папа, расскажи, кто ты такой". И я написал эту книжку.
известия: Московская подвальная жизнь описана в книге довольно мрачно. А каким был ваш подвал?
Воробьев: В альбоме "Нонконформисты" есть четыре роскошные фотографии моего подвала. У меня была старинная мебель: резные диваны, огромные кожаные кресла 30-40-х годов. Когда люди переехали в хрущобы, они все побросали. Мне оставили библиотеку, так там был адрес Сталина, Бухарина, их персональные телефоны. В подвале все время роились люди. Однажды ко мне приехали немцы из Риги и вповалку спали у меня в мастерской, а потом рано утром пошли на Красную площадь на демонстрацию - их не пускали на родину. Китайцы у меня постоянно толклись. Сначала пришел один и спросил, как уехать за границу. Я говорю: "Ты можешь написать в графе национальность, что ты еврей?" Он говорит: "Могу". (Смеется). "Тогда, - говорю, - завтра получишь вызов". У меня были знакомые, которые могли через голландское посольство достать вызов. И все китайцы выдали себя за евреев и уехали (смеется).
известия: Как изменилось общение в Париже?
Воробьев: Мы превратились в европейцев. Попасть в мастерскую к европейцу невозможно. Это секретная лаборатория, где ты делаешь картинки, их надо продать, и запускать своего коллегу нет никого смысла - он или украдет, или выдаст. Сами подумайте, как общаться, если я зарабатываю 100 000 в месяц, а другой - 10 000? Он мне завидует, я не могу с ним поделиться. У меня был приятель, друг Шагала, Гриша Мишонц. Он с Шагалом приехал в одном поезде с пустыми чемоданами. Шагал сразу получил заказ от издателя Воллара иллюстрировать Библию и Гоголя, а Гриша ничего не получил. Когда Шагал разбогател, он проезжал мимо на "Мерседесе" и даже никогда не здоровался. Дружбы в советском понимании, колхоза художников - этого уже на Западе нет.
известия: Каким вам запомнился Хвостенко?
Воробьев: Всегда пьяный, (грустнеет) бренчал на гитаре, писал замечательные стихи, потом бросил. Он типичный образец богемного артиста. Причем западного образца - на все наплевать, анархизм и артистизм связаны вместе. Он считал, что все общество делится на жлобов и гениев. Я говорю: "Ты кто?" Он отвечает: "Конечно, гений". Еще рваный свитер Хвоста. В 1975 году он начал рисовать. В это время в Лондоне была какая-то ярмарка, и он привез туда рулон своих картинок. Как обычно, он был в рваном свитере, весь в соломе, в джинсах. Ночевал, кажется, под мостом, потому что на отель денег не было. Пришел к галерейщику Миро, который выставлял русских, развернул холсты. Галерейщик смотрит и говорит: "Хорошо, хорошо, а сколько стоит?" Хвостенко назвал цену - 1000 долларов за каждый. Миро почесал в затылке и спросил: "А зачем вам такие деньги? Я вижу, что вы ни в чем не нуждаетесь. У вас все есть - свитер, джинсы". И ничего не заплатил. Точно в таком же свитере я его впервые увидел в 1961 году на выставке в Тарусе. Нам помогали ее организовать писатели: Балтер, Паустовский, Вигдорова, Надежда Яковлевна Мандельштам. Он с Ентиным пришел из Питера пешком, добрался автостопом - тогда это было модно. Спали в стоге сена. Только тогда он считался битником.
Читайте также
Комментарии
Поделиться:
Прямой эфир
