Конфузия

Талмудическая притча рассказывает, как господин послал раба на рынок купить рыбы, а тот купил тухлую. Господин предложил рабу выбрать себе наказание: или съесть рыбу, или получить тридцать девять ударов палкой, или заплатить двенадцать шекелей. Раб решил съесть рыбу, съел одну, другую, но тухлятина была такая, что он предпочел палки. Получив до двадцати ударов, он понял, что больше не вынесет, и заплатил деньги, испытав так тройственное наказание. Если под рыбой разуметь нападки в прессе, под палками - пенсионерские блокады, а под шекелями - стабилизационный фонд, получается не притча, но аналитическая записка о ходе монетизации льгот.

Готовность раскупорить стабфонд, лишь бы не давиться дальше тухлой рыбой и не сносить палочные удары, тем более впечатляет, что использование запретных прежде средств предполагается самое решительное и самое бесперспективное - на текущее потребление. Это после того, как еще вчера имелось полное согласие в том, что такой способ траты сверхдоходов - это путь в никуда, это повторение брежневского нефтедолларового процветания, оно же - проедание. Еще вчера раздавались всего лишь почтительные разговоры о том, что бессмысленно чахнуть над златом в стране, так нуждающейся в долгосрочном благоустройстве, что если говорят о "фонде грядущих поколений", то нормальной инфраструктурой, долговечной по природе своей, будут пользоваться и эти грядущие поколения, что наконец инфраструктура амортизируется куда медленнее, чем денежные счета, от колебаний глобальных рынков легко могущие обратиться в порошок. В ответ на эти речи, исполненные именно что заботы о долгосрочном благе, о тех самых грядущих поколениях, раздавалось лишь неумолимое "И кроватей не дам, и умывальников". Но вот пенсионеры вышли на улицы, и упертая неуступчивость тут же сменилась безоглядной уступчивостью. Священная корова, только что служившая объектом религиозного поклонения, теперь спокойно рассматривается как источник бифштексов - и не более того.

"Когда кто так становится неровен, то знак дурной". Для неровного субъекта, естественно, а для его неприятелей то знак самый вдохновляющий. Вдруг выясняется, что для деморализации оппонента совсем немного надо, и вывод, что надо не останавливаться, а давить дальше, напрашивается сам собой. Дело усугубляется тем, что властная практика последнего времени предполагала методическое уничтожение культуры компромисса. В ответ на весьма умеренные выступления, компромисс вполне предполагающие, следовал окрик "Прекратить истерику!", а лояльность оппозиции рассматривалась как хороший случай извести ее вовсе (погром, учиненный в 2002 г. над вполне к тому времени ручными коммунистами). Но такая модель обратима, и бескомпромиссная тактика давить и давить дальше не является уникальным достоянием власти. Это может быть общим принципом поведения того, кто в данный момент сильнее, перед кем сейчас уступают. А в данный момент сильнее уж никак не власть.

Внезапный переход от силы к слабости - "в наступлении страшнее льва, в отступлении хуже зайца" - никак не удивителен, если учесть, что власть выступила в монетизационный поход, предварительно упразднив все дублирующие системы поддержки, кроме воспетого в веках "путинского большинства". Камлания про большинство привели к тому, что все прочие системы тягучих компромиссов - с партиями, с губернаторами, с бизнесом - были сочтены излишними. Зачем торговаться и договариваться, когда есть 70%-е чудо-оружие, делающее ненужным любые страховочные сделки. При этом забывалось, что как раз чаще всего действующая власть есть власть меньшинства, а держится она - зачастую весьма устойчиво - на тех самых дублирующих системах, на сетке компромиссов, позволяющих проводить необходимые мероприятия даже и вопреки рейтингам. Например, согласно концепции "путинского большинства", ельцинская власть второй половины 90-х должна была рухнуть сразу и немедля - при 5%-ной то популярности. Поскольку она - наблюдаемый факт - не рухнула, дело, очевидно, в том самом многократном дублировании, которое позволяло вязать оппонентов компромиссами.

Логика же нынешнего царствования была в том, что при железной дороге следует немедля забывать двуколку, и даже не просто забывать, а физически уничтожать. Это при том, что и железная дорога была сомнительная. "Путинское большинство", от радости обладания которым были похерены все прочие страховочные механизмы, сводилось всего лишь к тому, что "пока я против него ничего не имею" - и не более того. При безоглядном закладывании на столь теплохладную поддержку трудно было ждать иного, кроме конфузии.