Семен БЫЧКОВ: "В Большой меня никто не звал - даже не знаю, откуда эти слухи"

Зальцбургский фестиваль уже давно сдался под натиском российских музыкантов. Среди них и наш бывший соотечественник Семен Бычков, которому австрийцы доверили одну из самых «венских» опер Рихарда Штрауса - «Кавалер розы». С 1989 года он был главным дирижером в знаменитом Orchestre de Paris, а сейчас в его распоряжении Кельнский симфонический оркестр WDR и дрезденская Semperoper. С СЕМЕНОМ БЫЧКОВЫМ встретился обозреватель «Известий» ИЛЬЯ КУХАРЕНКО.

Восемь лет играл в волейбол и ни разу не выбил пальца

- Откуда вы родом, из какой семьи, как начинали?

- Я родился в интеллигентской семье в Ленинграде - тогда этот город так назывался. Мой папа занимался наукой. Мама преподавала французский язык в школе. И когда мне было пять лет, мама очень хотела проверить, есть ли у меня музыкальный слух. Папа был членом Дома ученых в Ленинграде, и, естественно, там учили музыке. Мама отвела меня туда, и выяснилось, что у меня абсолютный слух и чувство ритма - что можно еще определить у пятилетнего ребенка? Я начал брать уроки фортепиано у своей первой учительницы, которая для меня стала практически как бабушка. Она училась в свое время в Варшавской консерватории как пианистка. И поскольку преподавала в хоровом училище имени Глинки в Ленинграде, она посоветовала мне поступать туда. Как ни странно, мне повезло: меня приняли, а ведь конкурс был огромный - пятьсот кандидатов со всей России, и только двадцать мальчиков взяли.

- Это был интернат?

- Да, но только для тех, кто приезжал из других городов. Я же спокойно ездил туда из дома. В общем, там прошли десять лет моей жизни. Это была одна из тех немногих школ в России, в которой музыкальные и общеобразовательные предметы преподавались вперемешку. Идея была основана на том, что будущие музыканты должны не только виртуозно владеть инструментами и иметь представление не только о музыке. У нас были педагоги, принадлежавшие к самому изумительному слою интеллигенции, которые, несмотря на определенные идеологические барьеры, хотели и могли нам передать этику жизни и этику музыканта. И все это перемежалось с игрой в волейбол в ленинградском «Динамо».

- Профессионально?

- Ну, так нельзя, наверное, сказать, но все же это было серьезно... Сегодня «профессионально» значит зарабатывать себе этим на жизнь, а мы только следовали греческому девизу: «В здоровом теле - здоровый дух». Наш тренер, кстати, тоже работал на двух работах - с одной стороны, он тренировал нашу команду, а с другой - был доктором. У нас тоже волейбольные матчи перемежались с многочисленными концертами: и в хоре мальчиков, и моими концертами как пианиста.

- А как же выбитые пальцы?

- Знаете, я восемь лет играл и ни разу не был травмирован.

- Я знаю, что вы впервые встали за дирижерский пульт еще в хоре мальчиков. Как, собственно, это случилось и что вы почувствовали?

- В этом не было ничего необычного - нас учили не только как хористов, но и как дирижеров-хоровиков. Так что каждый стоял за пультом начиная с тринадцати лет. Никакой привилегии для меня лично. Однако меня интересовало дирижирование как творческий процесс, и я не хотел себя ограничивать только хоровым репертуаром.

- Откуда пришла эта мысль?

- От музыки...

- Ну хорошо, почему вас заинтересовала симфоническая музыка, а ваши коллеги в большинстве своем так и остались в хоровых рамках?

- Все ведь люди разные... Я мечтал о дирижировании задолго до того, как стал брать первые уроки. С десяти лет. Я помню, когда я слушал радио и звучала какая-то симфоническая музыка, я стоял и размахивал руками, думая, что я дирижирую.

- Хотите сказать, что уже в десять лет вы понимали, что главный ответственный за музыку в оркестре - дирижер?

- Да. С того момента, когда я поступил в капеллу, я сразу же стал петь в хоре мальчиков, и нашим дирижером был Федор Михайлович Козлов. Я видел, что они могут сделать с нами с помощью жеста, и я уже идентифицировал процесс исполнения в большей степени с дирижером.

Техника дирижирования - это как обезьяна: подсматриваешь и имитируешь

- Как вы попали в консерваторию?

- Мне опять повезло. Поскольку я изначально хотел расширить горизонты своего музыкального образования, я стал еще за три года до поступления посещать класс Ильи Александровича Мусина в консерватории. Также я занимался частным образом с одним из его бывших учеников - Владиславом Чернушенко, которого хорошо знают в России. Его жена преподавала гармонию в капелле, и она представила меня своему мужу. Он проявил огромную щедрость духа - поговорил с Мусиным, чтобы я мог посещать его класс. Конечно, я там просто сидел и наблюдал, попутно занимаясь дирижированием с Чернушенко. Так или иначе, наблюдая за Мусиным и обучаясь у его ученика, я некоторым образом впитал в себя его школу еще до того, как поступил в его класс. Техника дирижирования - это, знаете, как обезьяна: подсматриваешь и имитируешь.

За полгода до окончания капеллы я попросил Илью Александровича Мусина посмотреть меня в его классе, чтобы знать его мнение на сей счет. Все прошло очень плохо - я так нервничал, что совершенно растерялся, и я уверен, что произвел очень плохое впечатление.

- Мусин ничего не сказал?

- Он был всегда очень мягким, он никогда не позволял себе отпустить какой-нибудь острый комментарий в адрес молодых. Он всегда находил очень дипломатичный и мягкий способ.

- Но говорят, что при этом он был очень жестким человеком?

- Он был безусловным фанатиком того, что он делал. Но он был гуманным фанатиком. Не было ни одного случая, когда он кого-то обидел, унизил или уничтожил. Но я тем не менее почувствовал, что не произвел на него никакого впечатления, поскольку я был очень скован.

И тем не менее я продолжал надеяться, и через несколько месяцев я попросил второй шанс. Он мне его дал, и на этот раз ему понравилось. Я попросил у него совета: поступать ли мне на симфонический и держать все экзамены или без боя идти на хоровой? Проблема была в том, что на симфоническом ожидалось, что поступающие уже закончили консерваторию по какой-то другой специальности. Риск, конечно, был невероятный - мне было всего семнадцать лет, и такого знания музыки и опыта, как у моих старших конкурентов (некоторым было за тридцать), у меня, естественно, не было.

Мусин все это выслушал, подумал и все равно посоветовал мне рисковать и поступать. В этом году (а это был 1970-й) заканчивал консерваторию только один дирижер. А это значит, что и место для поступающих было только одно. А нас было 78.

- Как же вы пробились?

- Я думаю, что профессора кафедры дирижирования, наверное, не без поддержки Мусина все же поверили в одаренность этого семнадцатилетнего мальчика и решили закрыть глаза на недостаток знаний.

- Вас потом не шпыняли ваши старшие сокурсники, которым было по тридцать?

- Нет. Вы знаете, я всегда чувствовал невероятную поддержку и щедрость духа от своих коллег, которые были намного старше. И, наверное, я был в привилегированном положении - ко мне относились немножко по-отечески. Опять повезло.

- Практически все ученики Мусина (будь то маститые Гергиев и Темирканов или молодой Курентзис) - импровизаторы. У них есть и возможности, и желание делать музыку здесь и сейчас, а не только выдавать публике результат репетиционной работы. Чувствовали ли вы в себе это качество и как его «доставал» Мусин?

- Он это, конечно, очень поощрял - для Мусина процесс дирижирования был процессом рассказывания музыкальной истории. А рассказ, любой, не имеет права быть монотонным - может быть порывистым, может быть спокойным, но не может быть скучным. Конечно, он старался в нас это развить, но главная ценность его была в том, что он знал, как это выразить.

Люди в штатском дали понять, что вольнодумство не способствует карьере

- Вы все время говорите - здесь повезло, там повезло. Но потом, как-то вдруг стало сильно не везти…

- Да. Но я не вижу это как невезение...

- С теперешней колокольни, конечно…

- Я и тогда это так не рассматривал. Каждый акт имеет свои последствия. И если ты не принимаешь и не понимаешь какие-то события, то надо просто оглянуться и посмотреть, что их спровоцировало. Я никогда не считал себя неудачником, да и в той ситуации я не мог так считать, если, учась в консерватории, я имел право дирижировать 12 спектаклями "Евгения Онегина".

- Там был какой-то смешной гонорар…

- Да, два пятьдесят. Но не в деньгах было дело. Как я мог считать себя человеком, которому не повезло, когда меня пригласили дирижировать мой дебют в Ленинградской филармонии, после победы на Рахманиновском конкурсе. Меня тогда услышал директор филармонии и пригласил сыграть два концерта.

- Но ведь концерты эти так и не состоялись…

- Они не состоялись не потому, что мне не повезло. Это тоже был результат моих собственных акций, моих мыслей, которые я имел глупость не держать при себе.

- Слишком много и слишком вольно разговаривали?

- Да...

- А когда собственно эти крамольные мысли поселились в вашей голове? Когда начались неприятности у отца или позже?

- Знаете, надо всего лишь иметь глаза и уши. И в один прекрасный момент ты просто слышишь, как тебе говорят не то, что ты видишь. Это было где-то в пятнадцать лет.

- То есть успели наговорить гадостей про власть вдоволь...

- Да уж.

- И что все-таки произошло?

- Ну концерт просто отменили. Не состоялись еще несколько моих выступлений. И таким образом все двери оказались закрыты.

- И с вами не поговорили, даже не намекнули, за что?

- Мне дали понять... не в филармонии (что называется, люди в штатском), что мое вольнодумство не способствует моей карьере. Конечно, этот перекрытый кислород и музыкальный, и социальный спровоцировал мое желание эмигрировать. Я просто не мыслил себя вне музыки.

- Не страшно было уезжать?

- Главным образом я боялся не того, что меня ждет там, а того, что не выпустят здесь. К тому же я и тогда уже верил в человеческую энергию и талант.

- Ну вот вы оказались в Америке, и у вас в руках был один-единственный телефон, правда, с довольно известной фамилией.

- Да, Кириена Зилоти - это дочь Зилоти и племянница Рахманинова... Но мне помогли очень многие люди. В частности, знаменитая американская меццо - Ризё Стивенс. Поэтому я считаю - это высшее счастье, когда ты сам может помочь другим. Я уверен, что это может сработать и на государственном уровне, если все эти развитые страны перестанут винить в своих бедах тех переселенцев, которых они же сами некогда пригласили делать грязную работу, а помогут тем бедным странам, откуда к ним приезжают люди в надежде заработать на кусок хлеба, - мир станет лучше.

- Да вы марксист...

- (Смеется) Я не знаю, может быть, такие взгляды теперь в России считают марксистскими, но лучше бы перестать вешать эти политические ярлыки - "левые", "правые", "центристы"...

- Хорошенькая беседа получается накануне одной из самых изящных опер Рихарда Штрауса...

- А что, Штраус здесь вполне кстати. Знаете, для меня, например, "Дафна", которой я только что дирижировал в Вене, - это настоящая буддийская опера. Дафна - это ведь девушка, которая не может найти контакта с окружающими ее людьми, потому что ее истинная стихия - это природа: деревья, животные, птицы и так далее, а люди для нее чужие. Чужие во многом потому, что они потеряли контакт с природой.

Конечно, я бы выбрал похвалу Караяна

- Вы сейчас и Вене и в Зальцбурге дирижируете операми Рихарда Штрауса. Да и в вашей дискографии французов и немцев явно больше, чем русских. Аббадо, вероятно, записал и поставил больше русских опер, чем вы. Это что, позиция - не подавать себя как исключительно русского дирижера?

- Так было в начале - я хотел дирижировать самой разной музыкой, а не запирать себя в исключительно русском репертуаре. А ведь именно этого ждут от музыканта, который приехал из России. Вот я сейчас скажу это, а все подумают, что я отвергаю русскую музыку. Это не так. Просто еще с самого раннего возраста меня притягивали немцы, меня манила итальянская опера. В русской музыке меня всегда невероятно трогали и интересовали сочинения Чайковского, Рахманинова и Шостаковича, но при этом у меня никогда не было никаких склонностей к музыке, например, Римского-Корсакова или Глазунова. Они замечательные композиторы, они играли невероятную роль в развитии русской музыки, но, что называется, нет необходимого контакта с их композиторским миром. Эта ситуация вполне может измениться со временем - у меня так было неоднократно, когда я сначала думал, что то или иное произведение - не мое, а потом оно естественно входило в мой репертуар. Так или иначе, я назвал всего три русских имени, а только представьте, какой длинный список зарубежных - Бах, Шуберт, Шуман, Малер, Мендельсон, Верди, Пуччини и так далее...

- Вы были хорошо знакомы с Караяном...

- Да, моя первая попытка его услышать в июне 1969-го закончилась приводом в милицию. Мы с друзьями пытались попасть на его концерт - конечно, ни у кого не было билета. И я полез через окно, которое оказалось окном в женскую уборную... (смеется). Потом я об этом рассказал Караяну...

- Маэстро незадолго до смерти публично называл вас своим преемником. Это довольно сильно осложнило ваши отношения с прессой, которая в тот момент далеко не всегда была на стороне Караяна...

- Знаете, если бы у меня был выбор получить эту похвалу от Караяна, которого я боготворил, и тем самым вызвать огонь на себя или не получить этой похвалы и сохранить расположение тех критиков, которые меня ругали, - конечно, я бы выбрал похвалу Караяна.

- Это правда, что у вас есть письмо от маэстро, полученное уже после его смерти?

- Да. В разгар этого ужасно болезненного конфликта, когда Караян расставался со своим оркестром, с которым они были как одно целое многие годы, я написал ему письмо - все, что я думаю, все, что чувствую по поводу этой ситуации. А потом я был на гастролях в Австралии, когда пришло известие о смерти Караяна. А через несколько часов раздался звонок, и мой менеджер сказала, что мне пришел конверт из Зальцбурга с грифом "лично". Я разволновался и попросил ее прислать мне это письмо по факсу. И это был его ответ... посмертный.

- У вас очень музыкальная семья, сколько лет вы вместе с Мариэль Лабек?

- Мы познакомились Париже в 1986 году во время моего сотрудничества с Парижским оркестром, и мы вместе с 1987 года.

- Часто играете совместные концерты?

- Не очень, примерно три-четыре раза в год. У Мариэль и ее сестры Кати очень плотный концертный график. А еще, как вы, вероятно, знаете, она много играет с Викой Мулловой, с которой мы все очень дружим. Вика - замечательный человек и фантастический музыкант.

- Вы ссоритесь с Мариэль из-за музыки?

- Никогда. Мы оба очень уважаем друг друга как музыкантов. Здесь не может быть ссор. А так, спорим, конечно...

- Ходили упорные слухи, что вам могут предложить пост главного дирижера в Большом - это правда?

- Очень интересно (смеется). Мне об этом никто не говорил и, конечно, никаких переговоров никто не вел... Даже не знаю, откуда эти слухи.