"Ты, Настя, дороговато обходишься советскому народу"
"Ты, Настя, дороговато обходишься советскому народу"
2011-03-17T14:12:06+03:00
2011-03-17T14:12:06+03:00
Партийный переулок, д. 1, к. 57, с. 3
115093
Москва, Россия
info@iz.ru
Эти слова были адресованы "первой леди" Монголии Анастасии Ивановне Филатовой-Цеденбал, когда она добилась от Брежнева очередного подарка: два построенных в Улан-Баторе дворца объявили даром советского народа. Говорили, что она всю Монголию держала под каблуком. Что происходило на самом деле, Анастасия Ивановна рассказывала корреспонденту "Известий". Однажды, сидя на скамейке в парке, Цеденбал притянул Настю к себе. Вдруг возник милиционер: "В общественном месте? Ваши документы!" Его ухмылка парализовала Цеденбала. Но тут поднялась Настя и, тесня милиционера, как танк, отчитала его на отборном сапожковском наречии. Цеденбал смотрел на возлюбленную со страхом и восторгом. Он понял, что с Настей до конца жизни будет как за каменной стеной
0
Эти слова были адресованы "первой леди" Монголии Анастасии Ивановне Филатовой-Цеденбал, когда она добилась от Брежнева очередного подарка: два построенных в Улан-Баторе дворца объявили даром советского народа. Говорили, что она всю Монголию держала под каблуком. Что происходило на самом деле, Анастасия Ивановна рассказывала корреспонденту "Известий" Леониду ШИНКАРЕВУ, в 70-80-е годы работавшему в Улан-Баторе.
"Все сделай для того, чтобы эта пара сошлась"
В 1947 году (по восточному летосчислению - в год Свиньи) по Великой степи поползли невероятные слухи. Молодой намын-дарга (партийный начальник) Цеденбал, правая рука маршала Чойбалсана, вернулся из Москвы в Улан-Батор с русской женой.
Поговаривали, что Кремль решил внедрить в окружение маршала русскую разведчицу: следить, правильно ли монголы переходят к социализму. Между тем идея этой женитьбы принадлежит Николаю Важнову, политическому советнику Чойбалсана. К соседям Важнова по московской квартире захаживала их близкая родственница из рязанского города Сапожка Настя Филатова, секретарь комсомольской организации Министерства торговли СССР. Важнов их познакомил. Его сын будет вспоминать: "Когда Цеденбал сказал отцу, что девушка ему понравилась, отец сообщил по инстанции в ЦК ВКП(б). Там за это уцепились и сказали: все сделай для того, чтобы эта пара сошлась".
Однажды, сидя на скамейке в парке, Цеденбал притянул Настю к себе. Вдруг возник милиционер: "В общественном месте? Ваши документы!" Его ухмылка парализовала Цеденбала. Но тут поднялась Настя и, тесня милиционера, как танк, отчитала его на отборном сапожковском наречии. Цеденбал смотрел на возлюбленную со страхом и восторгом. Он понял, что с Настей до конца жизни будет как за каменной стеной.
"Ты здесь посажена советскими!"
Натура взрывная, с непредсказуемой реакцией, с неразбуженной до поры энергией, она создаст себе в Улан-Баторе репутацию доверенного лица Москвы. И никто не подозревает, какие неприятные сцены иногда разыгрываются в их доме. Как-то, вспоминает Анастасия Ивановна, к ним пришли приятели мужа - Намсрай, Ширендыб, Цэдэв (министр общественной безопасности). К концу застолья градус разговора поднялся до высоких отметок. "Ты здесь посажена советскими! - кричали они мне. - Тебе достался слабый человек, ты им командуешь!" Я тогда была беременна, мне нужен был покой, я раза два выбегала из-за стола в слезах. Но потом взяла себя в руки и спокойно спросила: "Ну, допустим, меня сюда послал Советский Союз - вы против?" Кто-то крикнул хмельным голосом: "Да!" Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не вмешался Цеденбал и не прекратил ужасную сцену".
"Раз ты мне не веришь, в Улан-Батор я больше не вернусь!"
Поездка Цеденбалов в Москву на ХХ съезд КПСС не предвещала неожиданностей. Они устроились в гостинице в Колпачном переулке. Из записок Анастасии Ивановны: "Не успели мы отдохнуть, как в гостиницу приносят анонимное письмо. Письмо было обо мне: перечислялись мои грехи и главный - неверность. Я вопросительно смотрела на мужа, ждала его реакции... На повышенных тонах, не помня себя, он стал говорить, что это похоже на правду.
Я видела, как он устал, надо было подавить в себе обиду, но я тоже сдержать себя не смогла. "Ты прочитай внимательно! - отвечала я. - И увидишь, кто писал. Это дело рук твоих монгольских друзей!" Меня душили слезы. "Раз ты мне не веришь, - сказала я, - в Улан-Батор я больше не вернусь!"
В тот вечер к нам в особняк приехал Дамба, тогда генеральный секретарь ЦК МНРП. Утром на муже лица не было, мне стало его ужасно жалко. Я пожалела, что вспылила, решила как-то мужа успокоить. А он заговорил совершенно о другом. Оказывается, Дамба обвинял Цеденбала в причастности к репрессиям, которые были в Монголии в 30-40-е годы. Дамбе очень нужны были "громкие дела". Цеденбал был взволнован: "Пойми, все, что мы с тобой вчера говорили в связи анонимкой, - ерунда по сравнению с тем, что затевает Дамба..."
"Я никого не расстреливал!"
В здании Министерства общественной безопасности обнаружили подземный застенок с бетонированным коридором в двести шагов и камерами по обе стороны. Камеры были холодные, там пытали морозом, и горячие, с печкой, где мучили сухим раскаленным воздухом. Подследственных бросали из одной камеры в другую, потом возвращали в первую... Из коридора был глубокий лаз в погреб - к месту расстрела. "Я как будто побывал в дантовом аду... У меня началось нервное расстройство, продолжать работу не было сил", - потом рассказывал глава правительственной комиссии Ширендыб.
Комиссия требовала открыть архивы службы безопасности, обвиняла в репрессиях самого Дамбу. "Скажи, как я могу быть причастным, если в разгар репрессий учился в Иркутске?!" - Цеденбал срывал на жене свою растерянность, она понимала его состояние, успокаивала, как могла. "Когда я входила в спальню, он вдруг проснется и кричит: "Я никого не расстреливал!"
Кто придумал "комсомольский заговор"?
Март 1965 года. Ужинали в доме Цеденбала с советской делегацией во главе с секретарем ЦК КПСС Александром Шелепиным и председателем Гостелерадио Николаем Месяцевым. Не успела делегация вернуться на родину, как в кремлевских коридорах пошел слух, будто из Улан-Батора в Кремль отправлена шифрованная телеграмма, столь важная, что ее без промедления принесли Брежневу. Шифровка сообщала, будто бы на ужине у Цеденбалов подвыпивший Месяцев говорил о Шелепине как о будущем Генеральном секретаре.
"Комсомольский заговор", как его назвали, переполошил кремлевское руководство. Некоторое время спустя Шелепина выводят из состава Президиума и освобождают от должности секретаря ЦК. Вслед за ним снимают с поста председателя КГБ СССР его друга Семичастного; отправляют послами в другие страны Месяцева, Горюнова, Романовского...
Ходили слухи, будто Цеденбал специально подпоил Месяцева, хотел развязать ему язык. Но, по словам Анастасии Ивановны, случившееся было для Цеденбала полной неожиданностью. "Месяцев действительно кричал: "Вот будущая величина!" - это было при мне. Все сидели выпившие, возможно, советский посол или офицер спецслужб проинформировал свое руководство, а сочинили, будто Цеденбал передал. Я никогда не поверю, что муж мог так поступить".
Роман с Шелепиным
Между тем ужин в доме Цеденбалов, злополучный для Шелепина и его друзей, запомнился Анастасии Ивановне как один из самых чудесных в ее жизни. Перед приездом гостей она послала машину за парикмахером из советского посольства, он сделал ей прическу, гладко зачесав назад ее льняные волосы и водрузив на них высокий накладной шиньон с завитушками.
Даже на склоне лет Анастасия Ивановна затруднялась объяснить, какое сумасшествие нашло на нее в тот вечер, почему за столом один только Шелепин привлекал ее внимание. Он был умен, красив, статен, остроумно поддерживал разговор... Характер Анастасии Ивановны, способный к мгновенному куражу, уживался с доверчивым сердцем, беззащитным перед грубоватой мужской лестью. "Ты посмотри, какие у нее глаза! Посмотри, какие волосы!" - шептал Шелепин сидевшему рядом Месяцеву, не привлекая чужого внимания. Бедная Настя делала вид, что не слышит, сосредоточенно ухаживала за другими гостями, но Шелепин останавливал проходившего мимо Майдара, давнего Настиного воздыхателя, брал его под локоть и указывал глазами на хозяйку дома: "Скажи, ты видел где-нибудь еще такие глаза?!"
"Вам же завтра, и ему, и тебе, такое устроят!"
Автор никогда бы не решился предавать огласке некоторые моменты из воспоминаний Анастасии Ивановны, если бы не ее настойчивое желание рассказать о "романах", как она называла свои увлечения. Она помнила, что перед нею диктофон, и выбирала слова осторожно. "Наутро Месяцев мне говорит: "Слушай, Шурик всю ночь о тебе говорил, ты его сразила..." До этого мы с Шелепиным о чем-то разговаривали. Он рассказывал, как снимали Хрущева, и смотрел мне в глаза. В общем, у нас начался красивый роман. Ездили на рыбалку, фотографировались. Он считал: зачем нам деньги давать Египту? Мы должны поднять Монголию, она нам ближе и нужнее. Мне рассказывали, что, вернувшись в Москву, он написал очень сильный отчет о поездке и добился для монголов новых кредитов. Потом он мне говорил: "Знаешь, сколько ты стоила России?!"
Некоторое время спустя Цеденбал отправлялся в Москву как глава монгольской официальной делегации, и я летела с мужем. В Москве делегацию разместили в Кремле. Вечером все гости разошлись, Цеденбал тоже ушел спать, а мы остались за столом вчетвером -Шелепин, Месяцев, моя сестра Маргарита и я. Посреди большого зала на полированном круглом столике стояла хрустальная ваза с красными и белыми розами. Один мне красные розы протягивает, другой - белые... Это был незабываемый вечер, мне не хотелось, чтобы он заканчивался. А сестра говорит: "Вы что, с ума сошли? Вам же завтра, и ему, и тебе, такое устроят!".
Наш роман был на людях, мы ни разу не были наедине. Я ему однажды говорю - ну давайте где-нибудь встретимся. Я же тоже к нему симпатии питала. Все-таки он не кто-нибудь, мы были как бы в равном положении. Но он боялся! "Нас застукают..." - говорит. "У вас же друг Семичастный..." "Нет, - вздохнул, - я ему не доверяю". (Семичастный тогда сменил Шелепина на посту председателя КГБ СССР. - "Известия"). Так что все у меня с Шелепиным было, как у Анны в "Гранатовом браслете". Помните? Она охотно предавалась самому рискованному флирту, но никогда не изменяла мужу..."
Расположением Шелепина она была настолько ослеплена, что не могла представить, какими были их отношения на самом деле. Семичастный вспоминает, что Шелепин вернулся из Монголии с "очень отрицательным мнением о ней, что она узурпирует там все... Насколько я знаю, она была не в его вкусе. Он мог пошутить, разыгрывать..." К счастью, она об этом не узнает до конца жизни.
"Она же старалась для нас, для наших детей"
В пятьдесят с небольшим лет она организовала Детский фонд, первый национальный институт такого рода в Азии. Отныне у нее официальный статус, власть над многими людьми, отчасти даже над руководством страны. Она входит в число ключевых фигур государства; может быть, в первую пятерку. Веселое неистовство обуревало Анастасию Ивановну на строительных площадках Улан-Батора. В брюках и в рабочей куртке нараспашку она походила на заправского прораба; вокруг нее крутились проектировщики, экономисты, бригадиры, занятые на сооружении молодежного парка, станции юных натуралистов, дворца пионеров, дворца юных техников, дворца молодежи, плавательного бассейна... В выходные дни на площадках появляются с лопатами Цеденбал и все члены высшего руководства. Пройдут годы, и многие люди, работавшие с ней, под ее началом, будут вспоминать: "Она же старалась для нас, для наших детей, а мы часто бывали медлительны, заторможены; ее деятельная натура не могла с этим мириться". Но в те годы, когда Анастасия Ивановна вознеслась на вершину могущества, люди говорили между собой иное...
Подарок от Брежнева
"Леонид Ильич прилетел в Монголию в ноябре 1974 года после владивостокской встречи с президентом США Фордом. Замечу, что Брежнев был весьма галантным мужчиной. Зная, что я рязанская, каждый раз при встрече он читал мне стихи Есенина, проявлял другие знаки внимания. Как было не воспользоваться этим? И вот я принимаю гостей. Под предлогом показать Брежневу его апартаменты зову подняться на второй этаж. Мы присели за столик и со свойственной мне горячностью я стала убеждать Леонида Ильича, какой это был бы прекрасный с советской стороны жест - объявить оба построенных дворца советскими подарками монгольской молодежи. "Никто другой не мог бы здесь оставить такую добрую о себе память!" - говорила я. "Ну, ты слишком много хочешь, - засмеялся Брежнев. - А где тут у вас телефон?" Брежнев стал звонить в Москву Суслову и, видимо, заручился его согласием. Час спустя на заседании Политбюро ЦК МНРП, хитровато улыбаясь, Брежнев похлопывал себя по карману: "А у меня тут для вас кое-что есть!" Он объявил об очередном советском даре монгольскому народу - Дворца бракосочетаний и Дворца юных техников. Монгольское правительство ликовало! А кто-то из окружения Брежнева сказал мне полушутя: "Ты, Настя, дороговато обходишься советскому народу..."
"Чиновники, которые постоянно были вокруг мужа, любили выпить на дармовщину"
Цеденбал рассказывал близким, что Берия советовал сотрудникам безопасности, направляемым в Монголию, выпивать с Чойбалсаном и Цеденбалом, "иначе от них ничего не добьешься". Об этом будто бы ему признавался один из офицеров советских спецслужб в Улан-Баторе. "Мне самой по секрету сказал советник КГБ Литвинов, что его предшественник Пастухов при передаче дел наказывал: "Всегда имей при себе водку. Когда Цеденбал попросит, давай ему", - вспоминала Анастасия Ивановна. - Я вела с этим жестокую борьбу. Это многим не нравилось. Чиновники, которые постоянно были вокруг мужа, любили выпить на дармовщину. Сколько слез я из-за них пролила!"
В свои тревоги Анастасия Ивановна посвящает генералов монгольских органов безопасности, советников КГБ в Монголии, дипломатов, деятелей культуры в Москве... Нести этот крест у нее остается все меньше сил. От отчаяния в отсутствие Цеденбала она созывает высшее руководство страны. "Анастасия Ивановна стала нас ругать, - вспоминает Моломжамц, - вы спаиваете Цеденбала! Политбюро устранилось! В эти вопросы не вмешивается!.. И повернулась ко мне: "Не ты ли, Моломжамц, хочешь споить Цеденбала, выставить его пьяницей, чтобы сесть в его кресло?!." И обвела всех тяжелым взглядом: "Вы же ни в какое сравнение не идете с Цеденбалом! Он большой человек - а вы что?" Мы молчали. Только Самбу ответил за нас: "Это правильно, Анастасия Ивановна, что вы пытаетесь спасти Цеденбала. Но разве так это надо делать?".
По мере того, как бразды правления выпадали из рук Цеденбала, усиливалась активность Анастасии Ивановны. Она хорошо представляла, чем может обернуться для нее и сыновей отставка мужа.
"На рынке с меня можно и пять рублей, и пятьдесят получить"
После отставки Цеденбала в 1984 году в семье все оказались по-житейски беспомощными. Анастасия Ивановна сумела взять себя в руки и так повести дом, чтобы муж продолжал спокойно жить. И это был подвиг - ведь она оказалась совсем не в той Москве, где их с мужем приглашали на государственные приемы в Кремль и где она, белокурая, молодая, цветущая, блистала.
"Я без конца всех спрашиваю. На рынке с меня можно и пять рублей, и пятьдесят рублей получить за одно и то же. Прожила жизнь, а ничего не знала. Трудность еще в моих старых привычках: не могу подать мужу обед, пока стол не будет сервирован полностью; он должен обедать, как привык: закуска, первое, второе... Четыре-пять тарелок нужно на обед. И так подаю ему и сейчас. "Да что ты выдумываешь, зачем мыть столько!" - мне говорят. А я не могу... Сейчас пока ест хорошо. Он человек очень нетребовательный, это облегчает мою работу. Некоторые вещи я вкусно готовлю, иногда невкусно, он все равно съест. Утром он у меня получает творог и овсяную кашу. Всегда ест овсяную кашу, и только на воде. Ну, маслица туда положишь или курагу и чернослив. Еще я делаю мясной суп, меня научили..."
"Была русской красавицей и всю Монголию держала под каблуком"
Как-то возле дома Анастасия Ивановна и Славик пытались поймать такси. Знающий их семью постовой милиционер жезлом остановил частную машину. "Сын Цеденбала!" - сказал он водителю. Анастасия Ивановна и Славик устроились на заднем сиденье. Водитель повернулся к Славику. "Говорят, жена Цеденбала была русской красавицей и всю Монголию держала под каблуком!" Не успел Славик открыть рот, как отозвалась Анастасия Ивановна: "Насчет красавицы - возможно, а насчет каблука - вранье!" "Вам-то откуда знать?" - "Та русская красавица - я!" "Вы разве живы?!"- изумился водитель. "Он смотрел на меня как на динозавра. Он потом даже деньги с нас не взял".
Цеденбал целыми днями сидел у себя в кабинете, сосредоточенно писал, а по утрам Анастасия Ивановна находила его записи в книгах или клочки бумаги у себя под подушкой: "АИ - подарок судьбы", "Бог дал мне умную, деятельную, добрую жену", "я благословляю тот час и минуту, в которые я познакомился с ней, сколько она сделала и делает для меня". Осталось не так много до прощания с жизнью, он это знает и не может уйти, еще и еще раз не признавшись в любви.
Чего хотели прокуроры
Сыновья болезненно переживали случившееся. Слонялись по квартире, не зная, чем заняться, хватались за несбыточные проекты. И молча страдали, когда младодемократы лишили отца маршальского звания и высоких наград. Анастасия Ивановна, которой пришлось возвращать сотрудникам монгольского посольства в Москве награды мужа, оставалась опорой для своих мужчин. Ее изобретательный ум по-прежнему был направлен к единственной цели: оградить Цеденбала от любой неприятной информации. "Я прятала от него газеты, отбирала почту, следила за тем, чтобы никто из зашедших в дом этого не касался. Он ничего не знал, иначе была бы глубокая травма".
Цеденбал не знал и о том, что из Улан-Батора приехали работники монгольской прокуратуры, вызывали Анастасию Ивановну в посольство для бесед, выясняя, как строилась подмосковная дача, которой у них уже давно не было, и почему Детский фонд тратил на подарки больше средств, чем полагалось по инструкциям... По словам Анастасии Ивановны, приезжие прокуроры встречались с ней, чтобы подобраться к Цеденбалу, изучить возможности транспортировки его на родину для предания суду. Не исключено, что в кипящем политическими страстями Улан-Баторе начала 1990-х годов Цеденбала ожидала судьба Чаушеску.
Юмжагийн Цеденбал умер в субботу 21 апреля 1991 года в 21 час 45 минут. По монгольскому календарю - в год Дракона, в час Собаки.
"Обожаемая, любимая! Прости меня, непутевого..."
Анастасия Ивановна жила на скудную пенсию, иногда продавала домашние вещи. А когда оба сына в Москве остались без работы, она помогала обоим. Теперь она не уставала повторять: "В монгольском прошлом было немало народных героев, но великих только два: Чингисхан и Цеденбал..." Связка этих имен была для нее не требующей доказательств. Доказательства нужны, если руководствоваться чувством истории. Но они излишни, если речь идет о любви.
21 октября 2001 года Анастасия Ивановна умерла в Москве, в Центральной клинической больнице, в тех же стенах, где провел свои последние часы Цеденбал. Вокруг голубого гроба людей было немного. Священник читал молитву, а я подумал, что душа Анастасии Ивановны наконец-то соединилась с душой Цеденбала и теперь она снова слышит, и всегда будет слышать, самую дорогую из известных ей земных молитв, написанную однажды мужем: "Обожаемая, любимая! Прости меня, непутевого... Папа".
Наши "первые леди"
Кроме Анастасии Филатовой мы знаем еще трех россиянок советских времен, ставших "первыми леди" за рубежом.
В Свердловске Фаина Ипатьевна ВАХРЕВА, токарь Уральского завода тяжелого машиностроения, познакомилась с Николаем Елизаровым. Она не имела представления, что это сын Чан Кайши и что его настоящее имя Цзян Цзинго. В 1935 году Елизаров (Цзян) и Вахрева поженились, у них родился сын. Чан Кайши добился, чтобы семью сына отпустили в Китай. Когда Чан Кайши стал президентом Тайваня, Цзян Цзинго был его правой рукой, с 1973 года он вступил в правление островом, был избран президентом Тайваня. Его помощницей во всех делах была Фан-лян (таким стало имя Фаины). Она прожила с мужем 53 года. После смерти президента (Цзян умер в январе 1988 года) его вдова, мать четверых его детей, жила на пенсию, окруженная почтением островитян.
Иначе сложилась судьба Феодоры Федоровны КОРНИЛОВОЙ из Олекминска, городка на Лене. В 1940 году, будучи членом Верховного суда СССР, под Москвой познакомилась с венгерским коммунистом Матьяшем Ракоши, освобожденным из хортистской тюрьмы после 16 лет заключения. У Феодоры был сын от первого брака, но это не помешало им создать семью. Ракоши возглавил Венгерскую партию трудящихся, но Феодору политика мало интересовала, она занималась керамикой и пользовалась уважением венгерской интеллигенции. Когда в 1956 году Ракоши был смещен с поста Первого секретаря ЦК ВПТ, новое венгерское правительство депортировало его семью в Советский Союз. Феодора Федоровна делила с мужем все тяготы его скитальческой жизни. Москва, Краснодар, Токмак, Арзамас, Горький... Он умер в 1971 году и похоронен в Будапеште. Как сложилась судьба Феодоры, выяснить пока не удалось.
Еще одной русской хозяйкой "первого дома" за рубежом оказалась Татьяна Сергеевна, родом из Пензы, жена будущего президента Анголы Жозе Эдуардо Душ Сантуша. В середине 1960-х годов, закончив Бакинский институт нефти и газа, они оба отправились в Африку, на родину мужа. В Луанде Эдуардо занимал министерские посты, Татьяна работала инженером в ангольских нефтяных компаниях. В 1979 году Душ Сантуш был избран президентом Анголы. У Жозе и Татьяны была дочь, очень похожая на отца, но Жозе пришлось, уступая местной традиции, развестись с женой и взять в супруги ангольскую женщину. Татьяна с дочерью покинула страну, ее следы затерялись где-то на Британских островах.
"Все сделай для того, чтобы эта пара сошлась"
В 1947 году (по восточному летосчислению - в год Свиньи) по Великой степи поползли невероятные слухи. Молодой намын-дарга (партийный начальник) Цеденбал, правая рука маршала Чойбалсана, вернулся из Москвы в Улан-Батор с русской женой.
Поговаривали, что Кремль решил внедрить в окружение маршала русскую разведчицу: следить, правильно ли монголы переходят к социализму. Между тем идея этой женитьбы принадлежит Николаю Важнову, политическому советнику Чойбалсана. К соседям Важнова по московской квартире захаживала их близкая родственница из рязанского города Сапожка Настя Филатова, секретарь комсомольской организации Министерства торговли СССР. Важнов их познакомил. Его сын будет вспоминать: "Когда Цеденбал сказал отцу, что девушка ему понравилась, отец сообщил по инстанции в ЦК ВКП(б). Там за это уцепились и сказали: все сделай для того, чтобы эта пара сошлась".
Однажды, сидя на скамейке в парке, Цеденбал притянул Настю к себе. Вдруг возник милиционер: "В общественном месте? Ваши документы!" Его ухмылка парализовала Цеденбала. Но тут поднялась Настя и, тесня милиционера, как танк, отчитала его на отборном сапожковском наречии. Цеденбал смотрел на возлюбленную со страхом и восторгом. Он понял, что с Настей до конца жизни будет как за каменной стеной.
"Ты здесь посажена советскими!"
Натура взрывная, с непредсказуемой реакцией, с неразбуженной до поры энергией, она создаст себе в Улан-Баторе репутацию доверенного лица Москвы. И никто не подозревает, какие неприятные сцены иногда разыгрываются в их доме. Как-то, вспоминает Анастасия Ивановна, к ним пришли приятели мужа - Намсрай, Ширендыб, Цэдэв (министр общественной безопасности). К концу застолья градус разговора поднялся до высоких отметок. "Ты здесь посажена советскими! - кричали они мне. - Тебе достался слабый человек, ты им командуешь!" Я тогда была беременна, мне нужен был покой, я раза два выбегала из-за стола в слезах. Но потом взяла себя в руки и спокойно спросила: "Ну, допустим, меня сюда послал Советский Союз - вы против?" Кто-то крикнул хмельным голосом: "Да!" Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не вмешался Цеденбал и не прекратил ужасную сцену".
"Раз ты мне не веришь, в Улан-Батор я больше не вернусь!"
Поездка Цеденбалов в Москву на ХХ съезд КПСС не предвещала неожиданностей. Они устроились в гостинице в Колпачном переулке. Из записок Анастасии Ивановны: "Не успели мы отдохнуть, как в гостиницу приносят анонимное письмо. Письмо было обо мне: перечислялись мои грехи и главный - неверность. Я вопросительно смотрела на мужа, ждала его реакции... На повышенных тонах, не помня себя, он стал говорить, что это похоже на правду.
Я видела, как он устал, надо было подавить в себе обиду, но я тоже сдержать себя не смогла. "Ты прочитай внимательно! - отвечала я. - И увидишь, кто писал. Это дело рук твоих монгольских друзей!" Меня душили слезы. "Раз ты мне не веришь, - сказала я, - в Улан-Батор я больше не вернусь!"
В тот вечер к нам в особняк приехал Дамба, тогда генеральный секретарь ЦК МНРП. Утром на муже лица не было, мне стало его ужасно жалко. Я пожалела, что вспылила, решила как-то мужа успокоить. А он заговорил совершенно о другом. Оказывается, Дамба обвинял Цеденбала в причастности к репрессиям, которые были в Монголии в 30-40-е годы. Дамбе очень нужны были "громкие дела". Цеденбал был взволнован: "Пойми, все, что мы с тобой вчера говорили в связи анонимкой, - ерунда по сравнению с тем, что затевает Дамба..."
"Я никого не расстреливал!"
В здании Министерства общественной безопасности обнаружили подземный застенок с бетонированным коридором в двести шагов и камерами по обе стороны. Камеры были холодные, там пытали морозом, и горячие, с печкой, где мучили сухим раскаленным воздухом. Подследственных бросали из одной камеры в другую, потом возвращали в первую... Из коридора был глубокий лаз в погреб - к месту расстрела. "Я как будто побывал в дантовом аду... У меня началось нервное расстройство, продолжать работу не было сил", - потом рассказывал глава правительственной комиссии Ширендыб.
Комиссия требовала открыть архивы службы безопасности, обвиняла в репрессиях самого Дамбу. "Скажи, как я могу быть причастным, если в разгар репрессий учился в Иркутске?!" - Цеденбал срывал на жене свою растерянность, она понимала его состояние, успокаивала, как могла. "Когда я входила в спальню, он вдруг проснется и кричит: "Я никого не расстреливал!"
Кто придумал "комсомольский заговор"?
Март 1965 года. Ужинали в доме Цеденбала с советской делегацией во главе с секретарем ЦК КПСС Александром Шелепиным и председателем Гостелерадио Николаем Месяцевым. Не успела делегация вернуться на родину, как в кремлевских коридорах пошел слух, будто из Улан-Батора в Кремль отправлена шифрованная телеграмма, столь важная, что ее без промедления принесли Брежневу. Шифровка сообщала, будто бы на ужине у Цеденбалов подвыпивший Месяцев говорил о Шелепине как о будущем Генеральном секретаре.
"Комсомольский заговор", как его назвали, переполошил кремлевское руководство. Некоторое время спустя Шелепина выводят из состава Президиума и освобождают от должности секретаря ЦК. Вслед за ним снимают с поста председателя КГБ СССР его друга Семичастного; отправляют послами в другие страны Месяцева, Горюнова, Романовского...
Ходили слухи, будто Цеденбал специально подпоил Месяцева, хотел развязать ему язык. Но, по словам Анастасии Ивановны, случившееся было для Цеденбала полной неожиданностью. "Месяцев действительно кричал: "Вот будущая величина!" - это было при мне. Все сидели выпившие, возможно, советский посол или офицер спецслужб проинформировал свое руководство, а сочинили, будто Цеденбал передал. Я никогда не поверю, что муж мог так поступить".
Роман с Шелепиным
Между тем ужин в доме Цеденбалов, злополучный для Шелепина и его друзей, запомнился Анастасии Ивановне как один из самых чудесных в ее жизни. Перед приездом гостей она послала машину за парикмахером из советского посольства, он сделал ей прическу, гладко зачесав назад ее льняные волосы и водрузив на них высокий накладной шиньон с завитушками.
Даже на склоне лет Анастасия Ивановна затруднялась объяснить, какое сумасшествие нашло на нее в тот вечер, почему за столом один только Шелепин привлекал ее внимание. Он был умен, красив, статен, остроумно поддерживал разговор... Характер Анастасии Ивановны, способный к мгновенному куражу, уживался с доверчивым сердцем, беззащитным перед грубоватой мужской лестью. "Ты посмотри, какие у нее глаза! Посмотри, какие волосы!" - шептал Шелепин сидевшему рядом Месяцеву, не привлекая чужого внимания. Бедная Настя делала вид, что не слышит, сосредоточенно ухаживала за другими гостями, но Шелепин останавливал проходившего мимо Майдара, давнего Настиного воздыхателя, брал его под локоть и указывал глазами на хозяйку дома: "Скажи, ты видел где-нибудь еще такие глаза?!"
"Вам же завтра, и ему, и тебе, такое устроят!"
Автор никогда бы не решился предавать огласке некоторые моменты из воспоминаний Анастасии Ивановны, если бы не ее настойчивое желание рассказать о "романах", как она называла свои увлечения. Она помнила, что перед нею диктофон, и выбирала слова осторожно. "Наутро Месяцев мне говорит: "Слушай, Шурик всю ночь о тебе говорил, ты его сразила..." До этого мы с Шелепиным о чем-то разговаривали. Он рассказывал, как снимали Хрущева, и смотрел мне в глаза. В общем, у нас начался красивый роман. Ездили на рыбалку, фотографировались. Он считал: зачем нам деньги давать Египту? Мы должны поднять Монголию, она нам ближе и нужнее. Мне рассказывали, что, вернувшись в Москву, он написал очень сильный отчет о поездке и добился для монголов новых кредитов. Потом он мне говорил: "Знаешь, сколько ты стоила России?!"
Некоторое время спустя Цеденбал отправлялся в Москву как глава монгольской официальной делегации, и я летела с мужем. В Москве делегацию разместили в Кремле. Вечером все гости разошлись, Цеденбал тоже ушел спать, а мы остались за столом вчетвером -Шелепин, Месяцев, моя сестра Маргарита и я. Посреди большого зала на полированном круглом столике стояла хрустальная ваза с красными и белыми розами. Один мне красные розы протягивает, другой - белые... Это был незабываемый вечер, мне не хотелось, чтобы он заканчивался. А сестра говорит: "Вы что, с ума сошли? Вам же завтра, и ему, и тебе, такое устроят!".
Наш роман был на людях, мы ни разу не были наедине. Я ему однажды говорю - ну давайте где-нибудь встретимся. Я же тоже к нему симпатии питала. Все-таки он не кто-нибудь, мы были как бы в равном положении. Но он боялся! "Нас застукают..." - говорит. "У вас же друг Семичастный..." "Нет, - вздохнул, - я ему не доверяю". (Семичастный тогда сменил Шелепина на посту председателя КГБ СССР. - "Известия"). Так что все у меня с Шелепиным было, как у Анны в "Гранатовом браслете". Помните? Она охотно предавалась самому рискованному флирту, но никогда не изменяла мужу..."
Расположением Шелепина она была настолько ослеплена, что не могла представить, какими были их отношения на самом деле. Семичастный вспоминает, что Шелепин вернулся из Монголии с "очень отрицательным мнением о ней, что она узурпирует там все... Насколько я знаю, она была не в его вкусе. Он мог пошутить, разыгрывать..." К счастью, она об этом не узнает до конца жизни.
"Она же старалась для нас, для наших детей"
В пятьдесят с небольшим лет она организовала Детский фонд, первый национальный институт такого рода в Азии. Отныне у нее официальный статус, власть над многими людьми, отчасти даже над руководством страны. Она входит в число ключевых фигур государства; может быть, в первую пятерку. Веселое неистовство обуревало Анастасию Ивановну на строительных площадках Улан-Батора. В брюках и в рабочей куртке нараспашку она походила на заправского прораба; вокруг нее крутились проектировщики, экономисты, бригадиры, занятые на сооружении молодежного парка, станции юных натуралистов, дворца пионеров, дворца юных техников, дворца молодежи, плавательного бассейна... В выходные дни на площадках появляются с лопатами Цеденбал и все члены высшего руководства. Пройдут годы, и многие люди, работавшие с ней, под ее началом, будут вспоминать: "Она же старалась для нас, для наших детей, а мы часто бывали медлительны, заторможены; ее деятельная натура не могла с этим мириться". Но в те годы, когда Анастасия Ивановна вознеслась на вершину могущества, люди говорили между собой иное...
Подарок от Брежнева
"Леонид Ильич прилетел в Монголию в ноябре 1974 года после владивостокской встречи с президентом США Фордом. Замечу, что Брежнев был весьма галантным мужчиной. Зная, что я рязанская, каждый раз при встрече он читал мне стихи Есенина, проявлял другие знаки внимания. Как было не воспользоваться этим? И вот я принимаю гостей. Под предлогом показать Брежневу его апартаменты зову подняться на второй этаж. Мы присели за столик и со свойственной мне горячностью я стала убеждать Леонида Ильича, какой это был бы прекрасный с советской стороны жест - объявить оба построенных дворца советскими подарками монгольской молодежи. "Никто другой не мог бы здесь оставить такую добрую о себе память!" - говорила я. "Ну, ты слишком много хочешь, - засмеялся Брежнев. - А где тут у вас телефон?" Брежнев стал звонить в Москву Суслову и, видимо, заручился его согласием. Час спустя на заседании Политбюро ЦК МНРП, хитровато улыбаясь, Брежнев похлопывал себя по карману: "А у меня тут для вас кое-что есть!" Он объявил об очередном советском даре монгольскому народу - Дворца бракосочетаний и Дворца юных техников. Монгольское правительство ликовало! А кто-то из окружения Брежнева сказал мне полушутя: "Ты, Настя, дороговато обходишься советскому народу..."
"Чиновники, которые постоянно были вокруг мужа, любили выпить на дармовщину"
Цеденбал рассказывал близким, что Берия советовал сотрудникам безопасности, направляемым в Монголию, выпивать с Чойбалсаном и Цеденбалом, "иначе от них ничего не добьешься". Об этом будто бы ему признавался один из офицеров советских спецслужб в Улан-Баторе. "Мне самой по секрету сказал советник КГБ Литвинов, что его предшественник Пастухов при передаче дел наказывал: "Всегда имей при себе водку. Когда Цеденбал попросит, давай ему", - вспоминала Анастасия Ивановна. - Я вела с этим жестокую борьбу. Это многим не нравилось. Чиновники, которые постоянно были вокруг мужа, любили выпить на дармовщину. Сколько слез я из-за них пролила!"
В свои тревоги Анастасия Ивановна посвящает генералов монгольских органов безопасности, советников КГБ в Монголии, дипломатов, деятелей культуры в Москве... Нести этот крест у нее остается все меньше сил. От отчаяния в отсутствие Цеденбала она созывает высшее руководство страны. "Анастасия Ивановна стала нас ругать, - вспоминает Моломжамц, - вы спаиваете Цеденбала! Политбюро устранилось! В эти вопросы не вмешивается!.. И повернулась ко мне: "Не ты ли, Моломжамц, хочешь споить Цеденбала, выставить его пьяницей, чтобы сесть в его кресло?!." И обвела всех тяжелым взглядом: "Вы же ни в какое сравнение не идете с Цеденбалом! Он большой человек - а вы что?" Мы молчали. Только Самбу ответил за нас: "Это правильно, Анастасия Ивановна, что вы пытаетесь спасти Цеденбала. Но разве так это надо делать?".
По мере того, как бразды правления выпадали из рук Цеденбала, усиливалась активность Анастасии Ивановны. Она хорошо представляла, чем может обернуться для нее и сыновей отставка мужа.
"На рынке с меня можно и пять рублей, и пятьдесят получить"
После отставки Цеденбала в 1984 году в семье все оказались по-житейски беспомощными. Анастасия Ивановна сумела взять себя в руки и так повести дом, чтобы муж продолжал спокойно жить. И это был подвиг - ведь она оказалась совсем не в той Москве, где их с мужем приглашали на государственные приемы в Кремль и где она, белокурая, молодая, цветущая, блистала.
"Я без конца всех спрашиваю. На рынке с меня можно и пять рублей, и пятьдесят рублей получить за одно и то же. Прожила жизнь, а ничего не знала. Трудность еще в моих старых привычках: не могу подать мужу обед, пока стол не будет сервирован полностью; он должен обедать, как привык: закуска, первое, второе... Четыре-пять тарелок нужно на обед. И так подаю ему и сейчас. "Да что ты выдумываешь, зачем мыть столько!" - мне говорят. А я не могу... Сейчас пока ест хорошо. Он человек очень нетребовательный, это облегчает мою работу. Некоторые вещи я вкусно готовлю, иногда невкусно, он все равно съест. Утром он у меня получает творог и овсяную кашу. Всегда ест овсяную кашу, и только на воде. Ну, маслица туда положишь или курагу и чернослив. Еще я делаю мясной суп, меня научили..."
"Была русской красавицей и всю Монголию держала под каблуком"
Как-то возле дома Анастасия Ивановна и Славик пытались поймать такси. Знающий их семью постовой милиционер жезлом остановил частную машину. "Сын Цеденбала!" - сказал он водителю. Анастасия Ивановна и Славик устроились на заднем сиденье. Водитель повернулся к Славику. "Говорят, жена Цеденбала была русской красавицей и всю Монголию держала под каблуком!" Не успел Славик открыть рот, как отозвалась Анастасия Ивановна: "Насчет красавицы - возможно, а насчет каблука - вранье!" "Вам-то откуда знать?" - "Та русская красавица - я!" "Вы разве живы?!"- изумился водитель. "Он смотрел на меня как на динозавра. Он потом даже деньги с нас не взял".
Цеденбал целыми днями сидел у себя в кабинете, сосредоточенно писал, а по утрам Анастасия Ивановна находила его записи в книгах или клочки бумаги у себя под подушкой: "АИ - подарок судьбы", "Бог дал мне умную, деятельную, добрую жену", "я благословляю тот час и минуту, в которые я познакомился с ней, сколько она сделала и делает для меня". Осталось не так много до прощания с жизнью, он это знает и не может уйти, еще и еще раз не признавшись в любви.
Чего хотели прокуроры
Сыновья болезненно переживали случившееся. Слонялись по квартире, не зная, чем заняться, хватались за несбыточные проекты. И молча страдали, когда младодемократы лишили отца маршальского звания и высоких наград. Анастасия Ивановна, которой пришлось возвращать сотрудникам монгольского посольства в Москве награды мужа, оставалась опорой для своих мужчин. Ее изобретательный ум по-прежнему был направлен к единственной цели: оградить Цеденбала от любой неприятной информации. "Я прятала от него газеты, отбирала почту, следила за тем, чтобы никто из зашедших в дом этого не касался. Он ничего не знал, иначе была бы глубокая травма".
Цеденбал не знал и о том, что из Улан-Батора приехали работники монгольской прокуратуры, вызывали Анастасию Ивановну в посольство для бесед, выясняя, как строилась подмосковная дача, которой у них уже давно не было, и почему Детский фонд тратил на подарки больше средств, чем полагалось по инструкциям... По словам Анастасии Ивановны, приезжие прокуроры встречались с ней, чтобы подобраться к Цеденбалу, изучить возможности транспортировки его на родину для предания суду. Не исключено, что в кипящем политическими страстями Улан-Баторе начала 1990-х годов Цеденбала ожидала судьба Чаушеску.
Юмжагийн Цеденбал умер в субботу 21 апреля 1991 года в 21 час 45 минут. По монгольскому календарю - в год Дракона, в час Собаки.
"Обожаемая, любимая! Прости меня, непутевого..."
Анастасия Ивановна жила на скудную пенсию, иногда продавала домашние вещи. А когда оба сына в Москве остались без работы, она помогала обоим. Теперь она не уставала повторять: "В монгольском прошлом было немало народных героев, но великих только два: Чингисхан и Цеденбал..." Связка этих имен была для нее не требующей доказательств. Доказательства нужны, если руководствоваться чувством истории. Но они излишни, если речь идет о любви.
21 октября 2001 года Анастасия Ивановна умерла в Москве, в Центральной клинической больнице, в тех же стенах, где провел свои последние часы Цеденбал. Вокруг голубого гроба людей было немного. Священник читал молитву, а я подумал, что душа Анастасии Ивановны наконец-то соединилась с душой Цеденбала и теперь она снова слышит, и всегда будет слышать, самую дорогую из известных ей земных молитв, написанную однажды мужем: "Обожаемая, любимая! Прости меня, непутевого... Папа".
Наши "первые леди"
Кроме Анастасии Филатовой мы знаем еще трех россиянок советских времен, ставших "первыми леди" за рубежом.
В Свердловске Фаина Ипатьевна ВАХРЕВА, токарь Уральского завода тяжелого машиностроения, познакомилась с Николаем Елизаровым. Она не имела представления, что это сын Чан Кайши и что его настоящее имя Цзян Цзинго. В 1935 году Елизаров (Цзян) и Вахрева поженились, у них родился сын. Чан Кайши добился, чтобы семью сына отпустили в Китай. Когда Чан Кайши стал президентом Тайваня, Цзян Цзинго был его правой рукой, с 1973 года он вступил в правление островом, был избран президентом Тайваня. Его помощницей во всех делах была Фан-лян (таким стало имя Фаины). Она прожила с мужем 53 года. После смерти президента (Цзян умер в январе 1988 года) его вдова, мать четверых его детей, жила на пенсию, окруженная почтением островитян.
Иначе сложилась судьба Феодоры Федоровны КОРНИЛОВОЙ из Олекминска, городка на Лене. В 1940 году, будучи членом Верховного суда СССР, под Москвой познакомилась с венгерским коммунистом Матьяшем Ракоши, освобожденным из хортистской тюрьмы после 16 лет заключения. У Феодоры был сын от первого брака, но это не помешало им создать семью. Ракоши возглавил Венгерскую партию трудящихся, но Феодору политика мало интересовала, она занималась керамикой и пользовалась уважением венгерской интеллигенции. Когда в 1956 году Ракоши был смещен с поста Первого секретаря ЦК ВПТ, новое венгерское правительство депортировало его семью в Советский Союз. Феодора Федоровна делила с мужем все тяготы его скитальческой жизни. Москва, Краснодар, Токмак, Арзамас, Горький... Он умер в 1971 году и похоронен в Будапеште. Как сложилась судьба Феодоры, выяснить пока не удалось.
Еще одной русской хозяйкой "первого дома" за рубежом оказалась Татьяна Сергеевна, родом из Пензы, жена будущего президента Анголы Жозе Эдуардо Душ Сантуша. В середине 1960-х годов, закончив Бакинский институт нефти и газа, они оба отправились в Африку, на родину мужа. В Луанде Эдуардо занимал министерские посты, Татьяна работала инженером в ангольских нефтяных компаниях. В 1979 году Душ Сантуш был избран президентом Анголы. У Жозе и Татьяны была дочь, очень похожая на отца, но Жозе пришлось, уступая местной традиции, развестись с женой и взять в супруги ангольскую женщину. Татьяна с дочерью покинула страну, ее следы затерялись где-то на Британских островах.
Читайте также
Комментарии
Поделиться:
Прямой эфир
Подпишитесь и получайте новости первыми
