Афанасий МАМЕДОВ: "Я вырос на блатной Бакинской улице"

Вышла новая книга букеровского финалиста Афанасия Мамедова. Сборник "Слон". Как появились повесть "Хазарский ветер" и роман "Фрау Шрам" и о чем будет следующая книга, Афанасий МАМЕДОВ рассказал корреспонденту "Известий" Наталье КОЧЕТКОВОЙ. - Ваши главные герои - Афик Агамалиев из "Хазарского ветра" или Илья Новогрудский из "Фрау Шрам" - это вы сами. Они тоже родом из Баку, Афик работает декоратором, художником-оформителем, Илья учится в Литературном институте… Это что - попытки художественного осмысления прошлого? - Это как по Хемингуэю - писать надо о том, что хорошо знаешь, чтобы избежать проколов. И потом, проза задевает читателя только тогда, когда в ней появляется что-то глубоко личное, может быть, с этим связан нынешний бум мемуарной литературы. Я родился в литературной семье, мои дед, отец, дяди - все литераторы. Но половина моей жизни прошла на блатной Бакинской улице, где я чудом не влился в стройные бандитские ряды. Двор у нас был лихой, многих мужчин я видел всего два раза в жизни - так сказать от сидки до сидки. Но после армии перетянула интеллигентская среда, я захотел вернуться туда, потому что считал ее своей, туда, откуда родом. Я начал писать. Мне хотелось передать иную реальность, колорит и экзотику южного города, которые входят в поры и творят твою судьбу, даже если ты отрываешься от того мира. Поскольку я наполовину еврей, а наполовину азербайджанец, два моих героя - это отчасти две мои половинки. Сначала появился Афик Агамалиев, художник-оформитель. А когда у читательской аудитории уже сложилось мнение обо мне как о писателе этнической направленности, я закатил второй шар - появился Илья Новогрудский. Кстати, все началось с того, что я ехал в машине с Александром Иосифовичем Гантманом (директором издательства "БСГ-пресс" и соучредителем "Иностранки"). Машина остановилась на красный свет, и он мне вдруг говорит: "Знаешь, Афанасий, ничего у тебя не получится, пока ты не сменишь фамилию". Я спрашиваю: "Почему?" Он говорит: "Ну что может Мамедов написать? А у отца-то какая фамилия?" Я говорю: "Милькин, а по матери - Новогрудский". Он говорит: "Вот Новогрудский уже вполне "переделкинская" фамилия. Спрашиваю: "Почему?" Отвечает: "А евреи заслужили право писать в России на русском". Так вот с легкой руки Гантмана появился Илья Новогрудский, начинающий писатель. - Насколько я понимаю, в романы вошло много реальных историй? - Например, мальчик по имени Рамин. В первоначальном варианте он должен был погибнуть. Когда я отнес роман в журнал "Дружба народов", то редактор Леонид Бахнов прямо сказал: "Мне как читателю жалко пацана. Он у тебя получился лучше Нины Верещагиной. Оставь его живым". Я переделал. Потом сам с ним согласился, что лучше, когда мальчик просто попадает в больницу. Ведь как писатель я и так все объяснил и расставил все акценты "высоты". На самом же деле этот мальчик жил в моем дворе и попал в бандитскую среду. Они с напарником ограбили квартиру не кого-нибудь, а чуть ли не прокурора района. И тот, конечно, им впаял на полную. Его посадили. Хороший был мальчик, с такой светлой печалью в глазах. Год тому назад я узнал, что он умер от туберкулеза. Для меня это был мощнейший стресс. Я все думал: не накликал ли эту беду и вообще имеет ли писатель право пользоваться чужой жизнью, именем, судьбой? Вот пример того, как реальная история попадает в роман. Некоторые мои соседки по бакинскому двору попали в текст даже с подлинными именами - так легче лепить характер. Как-то приехал ко мне друг детства из Америки, кстати, прототип Марика, прочитал "Свадьбы" и говорит: "Старик, ты же обманываешь людей. Там же все было не так: пистолет забрали не в этой истории, а в другой, этот человек погиб не тогда, а на следующий год". Еще был момент, связанный с Нинкой Верещагиной, мои друзья, особенно те, которые прошли через Литинститут, спрашивали: "Это вот та, рыженькая, с такого-то курса? Знаю, знаю..." А Нина Верещагина, это собирательный образ литинститутских девчонок той поры. - Следует ли читателю ждать от вас еще одного романа о возвращении в Баку? - Романом "Фрау Шрам" я поставил точку, изжил эту тему внутри себя, ну, может быть, осталось еще на два-три рассказа. Последние тексты в книге "Слон" - "Письмо от Ларисы В." и "Беднаябеднаябедная Ли" - это начало нового этапа. (Если все сложится, конечно.) Этапа "игровой" литературы, я про себя его окрестил "чужие истории". Свой кармический долг, как мне кажется, я выполнил и могу перейти на другое поле. Потом повтор - это еще и прием. В пьесе основной мотив должен повториться трижды, чтобы зритель осознал его важность. Как в кинематографе "лишний" кадр. В литературе этот прием расширен и доведен до темы - Город, двор, старинная семья с традициями, самая первая барышня... Кстати, форма музыкального произведения тоже вся построена на повторах. - Откуда взялись рассказы в книге "Слон" - это эпизоды, которые не вошли в роман? - Когда я принимался за "Хазарский ветер", я не обладал необходимыми мне дыханием и свободой владения русским языком, чтобы сесть и прямо с нуля написать большой крепкий роман. Тогда-то я и "изобрел" такой очень хитрый прием: разбил "Ветер" и сделал составным, умышленно не соблюдая никакой хронологии развития событий. Вышла такая мозаика. Про себя я окрестил ее "шебекэ". Шебекэ на тюркском означает витраж. А почему изобрел в кавычках, да потому что этим приемом в русской литературе задолго до меня воспользовался Михаил Лермонтов в "Герое нашего времени". "Хазарский ветер" получился модерновым, многослойным и тоже игровым. Каждый текст - самостоятельная величина, а все вместе - единое целое, роман. Он вышел в издательстве "Текст". Когда его решили переиздавать во "Времени", то я убрал из него последние два текста: я почувствовал, что книга заканчивается раньше. Два последних рассказа, включенные в книгу "Слон", это, как я уже говорил, как раз тот этап, который меня сейчас более всего интересует. Последние два рассказы должны были освежить книгу и показать мои намерения. Это уже другая проза. Будет ли она большой, я не знаю - для этого нужно решиться и подвести свою жизнь под следующий роман. - Вы как-то сказали, что финал Русского Букера сделал вас знаменитым. - Насчет "знаменитого" не помню и вряд ли мог такое сказать. Вот относительно известным, это, пожалуй, ближе к истине. С Букером мне, можно сказать, чрезвычайно повезло. С помощью этой очень престижной премии я и роман издал, и вышел на более широкую читательскую аудиторию. Но если бы я получил тогда премию - на меня бы свалились все мешки с песком, не счесть, сколько бы появилось, мягко говоря, недоброжелателей. Я не был обласкан большими премиями, и как чувствуют себя писатели в полковничьих и генеральских погонах - не знаю. До Букера мне было очень сложно. Я не игрок в литературно-политических раскладах, а быть игроком - очень важно сегодня. Я понимал, что "Фрау Шрам" - моя козырная карта. Но когда роман уже вышел в журнале "Дружба народов", я увидел, что никто, кроме двух уважаемых мною критиков и моего ближайшего окружения, не признал эту карту козырной. Это был сложный момент в моей жизни. Потом случилась очень поучительная история с издательством "Зебра-Е", в котором сначала рассыпался уже набранный роман, а потом и само издательство фантасмагорически исчезло неизвестно куда почти на год и появилось снова в виде милейшего женского голоса в телефонной трубке, когда мой роман уже вошел в шорт-лист Букера. Тогда-то я понял, что переживали (могли переживать) Булгаков или Кржижановский, последний вообще был рекордсмен в этом печальном виде состязаний: кажется, пять или шесть книг рассыпалось. И вдруг после всего этого события завертелись прямехонько в обратном порядке - Букер, очень интеллигентное издательство "Время", звонки читателей, приглашения на литературные вечера... Везде приняли, везде обласкали. Оказалось, что читатель намного продвинутей, чем я думал. Загадка!.. А теперь вот надо писать новые тексты. Настоящий писатель не должен думать о том, как раскладывается весь этот закулисный пасьянс. Служить одновременно и Богу и Мамоне невозможно. Хотя, уже зная "сюжеты" окололитературных игр, не думать об этом очень сложно. Говорят, нужно писать романы, но пока у меня в очередь выстраиваются только рассказы, из тех, что неизвестно как появляются.