По приказу короля

Споры об избирательном применении закона обыкновенно ни к чему не ведут. Одни указывают, что массовость правонарушения не может извинять конкретного правонарушителя Х., ибо если невозможно покарать всех, преступивших закон, то что же - пусть тогда и самые отъявленные нарушители гуляют безнаказанными? Другие отвечают, что избирательное правоприменение разрушает сами понятия вины и ответственности, ибо на самом деле человека карают не за формально инкриминируемое ему деяние (ведь других за те же деяния не карают), а за что-то другое, и если правоприменитель не в состоянии пользоваться единой мерой, пусть лучше вообще ничем не пользуется, ибо есть разница между юстицией и шантажом. Налицо вариация на тему классического "Казнить нельзя помиловать" - "Всех посадить невозможно всех простить", и где ни поставь точку, выходит неладно. Чтобы выйти из логического тупика, лучше отвлечься от равно нереальных "всех простить" и "всех посадить", посмотрев на казус с другой стороны. Всякое наказание есть, наряду с прочим, еще и предупреждение: "Не делайте того-то - и вы не подвергнетесь каре". Если правоприменение не избирательное, но равно воздаятельное, смысл предупреждения крайне прост, ибо вина формальная и вина реальная совпадают - человек нарушил такой-то закон и именно за это подвергся наказанию. Избирательное правоприменение вину расщепляет. Формально человеку вменяются налоговые махинации и кривые приватизационные схемы, реальной же причиной того, что о налогах и схемах вдруг вспомнили, является нечто совершенно другое. Например, в нынешнем случае, если оставить заклинания про заваривших всю кашу самоуправного Устинова, а равно Иванова-Сечина (мы же не дети все-таки), реальная причина скорее всего выглядит так. Верховная власть имела к "ЮКОСу" претензии, во-первых, по поводу скупки парламента и партий, во-вторых, в связи с попытками продать блокирующий пакет иностранным структурам. Претензии усугублялись специфической манерой ведения дел - "ЮКОС" выступал не с открытым забралом, а периодически все отрицал, притворялся дохлым, а затем снова брался за свое. Это укрепляло суверена в мысли, что перед ним не мелкий интриган, которого достаточно отхлестать, а враг упорный, которого следует раздавить и уничтожить. Не имея к тому прописанных в законе средств (все вышеперечисленное формально не возбранено), верховная власть решила понудить "ЮКОС" повиноваться обычаям, используя для этого Устинова с избирательным правоприменением. Было бы полбеды в том, что все это не слишком укладывается в либеральную философию права, если бы власть при этом открытым текстом изъясняла, к следованию каким обычаям она намерена всякого принудить. Тогда наказание хотя бы обретало предупредительный смысл, и притом четкий и однозначный: "Не скупайте властные структуры и не продавайте на сторону то, что было вам всего лишь доверено в пользование, и тогда вас не тронут". С такой обычной нормой можно соглашаться или не соглашаться, но ей по крайней мере нельзя отказать в удобопонятности. Однако вместо четкого изъявления верховной воли был избран (формально, кстати, куда более правовой, тем и привлекательный) способ ухода от ответственности: "Прокуратура свята для меня, я немею перед прокуратурой, а сам я конечно же совершенно ни при чем". Но если никакой попытки утвердить пусть не прописанную в законе, но при этом вполне однозначную норму якобы не было, а прокуратура свята, это означает, что устанавливается только чистая санкция на произвол - и при этом без внедрения какой-либо, пусть сколь угодно спорной нормы. Довольно дорогая плата за верховное лицемерие. Парадокс здесь в том, что избранный верховной властью квазиправовой способ решения коллизии по своим последствиям куда хуже, чем способ чисто деспотический. Если Людовик XIV приказывает заключить откупщика в Венсеннский замок, это остается единичным властным актом, не порождающим прецедента по всей вертикали власти, ибо прокуратура остается лишь орудием монаршей воли. Чтобы заключить в Венсенн другого откупщика, нужен уже другой приказ короля, и никакие нижестоящие стражники не могут воспринимать единичный акт монаршей воли как руководство к действию на местах - тогда как нынешний, формально вполне конституционный способ стражникам руки полностью развязывает. Единственная для верховной власти возможность объяснить историю с "ЮКОСом" - сослаться на крайнюю необходимость, принудившую к использованию столь спорных способов. Но для этого надо открыто являть свою верховную волю, а не прятаться за спиной Устинова.