Популярнейшему поэту России второй половины XX века Расулу Гамзатову исполнилось 80 лет. Президент Путин вручил ему высший у нас орден Андрея Первозванного и пригласил провести с собой день рождения. Страна видела это по телевидению. У "Известий" особые чувства к Расулу Гамзатовичу - 40 лет он был нашим постоянным автором. Его московская квартира как раз наискосок от редакционного здания, и чаще него, пожалуй, никто из писателей у нас не бывал... Но последние лет десять он больше проводит у себя в Махачкале. Корреспондент "Известий" Георгий МЕЛИКЯНЦ позвонил ему за день до торжества.
- Времена неспокойные. Я должен быть в моем израненном Дагестане. А террористов я не боюсь. Убийц презираю.
- А как здоровье, дорогой Расул?
- По возрасту. Восемьдесят не восемнадцать.
- А настроение?
- По-разному. Люди вокруг разные: кому "Три сестры", а кому "Три наперстка"... Об одном жалею - пришлось приостановить наш праздник "Белые журавли". Начинался он в отцовском ауле Цада и катился по всему Северному Кавказу. Из города в город, из селения в селение. Поэты читали стихи на двадцати языках! Эта потеря после потери моей любимой Патимат - самая тяжелая в жизни.
- А есть на столе что-нибудь новое?
- Поэт не может писать бесконечно. Иногда полезно просто перечитать себя. Вот листаю недавно выпущенное собрание своих сочинений.
- Согласны с каждой строкой?
- Ну, может быть, не с каждой. Но никого я не возносил. Писал то, что думал. Как говорится, о дружбе и любви. А то, что не советовал менять коней на переправе, я и сейчас так считаю.
- Жизнь, казалось, ласкала вас: читатели расхватывали новые стихи, власти осыпали щедротами. А как вы сами ощущали себя? Правда, что, состоя в течение 22 лет членом Президиума Верховного Совета СССР, вы послали однажды с очередной сессии телеграмму жене: "Сижу в президиуме, а счастья нет"? О телеграмме донесли тогдашнему главе президиума Подгорному. Глава сказал: "Пора разобраться с Гамзатовым". Спасло то, что Брежнев не мог без слез слушать вашу песню "Журавли"...
- Но писал-то я "Журавлей" не для Брежнева. И когда предупреждал "опасайтесь потерять друзей", думал о том, как страшно жить в озлоблении. А что я порой ощущал в душе, я высказал в стихотворении "Колыбельная цензуре". Оно было напечатано всего лишь один раз в "Огоньке" в 1991 году и никогда больше не публиковалось. До народа, так сказать, не дошло. Теперь в газетах не встретишь стихов, но по случаю 80-летия приведите его хотя бы в сокращении:
Дракон у входа к сердцу родника,
Медведь, глядящий на пришельцев хмуро, -
О, как чужда тебе моя строка,
Поэта стерегущая цензура!
...
Ты камушек, забравшийся в башмак.
Ты боль зубная. Ты нарыв на коже.
Ты с ниткою иголка, что никак
Мне рот зашить хоть хочет, да не может.
Ворота тюрем я открыть мечтал,
Но ты всегда у тех ворот стояла.
Когда я вдруг беспечность проявлял,
Ты бдительность немедля проявляла.
...
Чтоб я за оскорбленных не болел,
Держала наготове ты лекарство.
И если тихо "родина" я пел,
Ты редактировала тотчас "государство".
...
Но сочтены твои, цензура, дни,
И ты отныне не номенклатура.
Ты долго не дремала. Так усни.
И спи спокойно. Вечным сном, цензура.