Телеграфный прозаик

Владимирский почтальон Анатолий Гаврилов - первый и единственный представитель почтовых служащих в московском ПЕН-клубе. После успеха его последней повести "Берлинская флейта" он зачислен критиками в российские постмодернисты вместе с Владимиром Сорокиным и Виктором Пелевиным. Но и эти мэтры отечественной прозы могут позавидовать его плодовитости - до тысячи слов в день. Но слов телеграфных. Именно столько слов он выдает под роспись своим клиентам в каждодневном марафоне по владимирским улочкам. Если быть более точным, то Гаврилов - не совсем почтальон, а доставщик телеграмм (хотя обе профессии в обыденном сознании всегда ассоциируются с первой). Его "творческая плодовитость" на ниве почтовой службы определяется исключительно скоростью передвижения по обледеневшим оврагам и замусоренным подъездам, в которых, как правило, отсутствует освещение, но часто попадаются злые животные в виде бродячих собак. Гаврилов-почтальон стучит не единожды и не дважды: иногда по одному и тому же адресу приходится заходить по 5-6 раз, поскольку согласно последнему постановлению Минсвязи телеграмма должна быть вручена "лично в руки". Раньше он работал сцепщиком вагонов и писал про железную дорогу. Сцепщики спивались, распевая "Падает снег! Нет, не придешь ты больше ко мне!", и оказывались профнепригодными. А теперь Гаврилов разносит слова. Это длится уже почти 20 лет. За эти годы он доставил сотни тысяч - миллионы слов. Телеграфный стиль: прилагательные неуместны и дорого стоят, почти никаких эмоций, только факты, просьбы, уведомления. "Поздравляю". "Встречай". "Целую". "Похороны в пятницу". Штампы. "Звонок со словами "вам телеграмма" - это всегда мини-шок для получателя, - хмурится Гаврилов. - А доставщик телеграмм -- его постоянный соучастник. Он первым принимает на себя удар. Есть даже риск превратиться в садомазохиста". Гаврилов борется с садомазохизмом и штампами за пишущей машинкой. В этой борьбе - весь его постмодернизм. Машинка стучит, как телетайп. Гаврилова покусала собака. "Собаки - злейший враг доставщика телеграмм!" Гаврилова в предпраздничные дни едва не хватил инфаркт. "Участки укрупняются, число доставщиков сокращается..." Гаврилов 7 раз заходил к клиенту со срочной телеграммой. "Срочная телеграмма: "Яйца не покупай!" Гаврилов стучит в чью-то дверь: "Телеграмма!" На пороге дама в распахнутом халате. "Распахнутый халат - источник брака в работе доставщика!" Телеграмма: "Родился сын, 4 кг". Гаврилову на радостях налили водки. "Доставщика угостили водкой, и он скатился в овраг". Убили и ограбили почтальона, доставляющего пенсии. Гаврилова тоже несколько раз грабили и даже били. По его словам, он сам, завидев подозрительных личностей у подъездов, идет с ними на контакт, например, вежливо так говорит: "Добрый вечер!" - и это помогает. "Доставщик старается обходить место, где убили другого доставщика". Гаврилов опасается стать профнепригодным. - "Неопознанный человек в дверном проеме мрачной внешности выдает себя за доставщика телеграмм". Телеграмма: "Муж скончался. Забирайте". А муж сидит дома, пьет чай на кухне. По словам Гаврилова, "ничего-то в нашей почтальонской жизни не изменилось. Достаточно почитать Бунина или Чехова - у них все уже сказано. Появились компьютеры, но после них мы сидим и три дня переписываем сведения по тетрадям. Я спрашиваю: "А зачем компьютеры?", а мне отвечают, что дешевле переписать, чем новую программу купить". Расстраиваясь, Гаврилов никак не может засесть за свой телеграфный роман. "Скорее я напишу "Концерт для олигофрена с оркестром. Олигофрен - это я, а оркестр - это весь шум вокруг". Шумы отвлекают, по ошибке можно занести телеграмму по чужому адресу. Гаврилов считает, что на самом деле не создан для интеллектуальной работы. Когда он работал сцепщиком вагонов, то по ошибке прицепил харьковский вагон к воронежскому поезду. В молодости он служил газоспасателем на металлургическом заводе. Хотел отличиться и найти в хитросплетении газовых труб возможную утечку. Но нужную трубу так и нашел. А если бы нашел, то мог бы получить должность дежурного в теплой комнате, где начальство и даже один оперуполномоченный играли в бильярд и пили казенный спирт. Карьера не состоялась. Самое большое потрясение последних лет - когда умер бразильский футболист Диди. "Я сел в троллейбус и спросил граждан, что они тут все делают, когда умер Диди? Очнулся утром, на каком-то зеленом поле, но не футбольном и не в Бразилии". По словам Гаврилова, один из его рассказов в Ирландии однажды оценили как лучший среди прочих зарубежных публикаций. Для него это высшая похвала, поскольку он очень ценит Сэмюэля Беккета. Как писателя он ставит себя посередине между Андреем Битовым и Людмилой Петрушевской - потому что как-то в Германии его выступление на творческом вечере было между первым и второй. На самом деле Гаврилов имеет смутное представление о постмодернизме, хотя это слово производит на него сильное впечатление. Денежных премий и особенно почетных наград за модерн он никогда не получал. Но этому рад, поскольку считает, что звания обязывают, а "лучше всего услышат, когда кричишь из подвала". Впрочем, однажды Гаврилова пригласили получить денежную премию в США. Но он ее так и не получил ввиду отсутствия средств на билет. Гаврилов порой почти ненавидит свою работу, но до пенсии осталось немного, еще каких-то пара миллионов телеграфных слов. Он боится потерять службу, поскольку не умеет писать детективов. "Все, что я написал, - это бесконечная жалоба неопознанного человека. Приглашают за бугор, поработать на их читателя, но это же на пару месяцев. А что потом?" Но на почте сами боятся потерять кадры по причине их писательских увлечений. До сих пор вспоминают, как в телеграмме вместо "желаем наилучшего здоровья" было отпечатано "наихудшего", а Гаврилов заметил и исправил. Но иногда Гаврилов - немного романтик. "Почтальоны - это связные на земном шаре". Последняя повесть Гаврилова "Берлинская флейта" об ушедшем из жизни друге-композиторе - образец честной музыкально-телеграфной лирики. Гаврилов в допочтальонскую бытность сменил много профессий, но не стал вторым Штемлером. Он не умеет писать романы. Его рассказы лаконичны, как телеграмма. Его пьеса по дневникам Вени Ерофеева (который немного поработал владимирским кочегаром) почти бессловесна. Фильм о Гаврилове почти беззвучен. "Все равно слова звучат фальшиво как поздравительная телеграмма начальству!" С Гаврилова изваяли глиняный бюст. Покрашенный он выглядит почти как настоящий бронзовый. Некоторые думают, что это Ницше. Гаврилову он нравится. Бюст молчит, а значит, не врет.