Автор - Инна КЛЕНИЦКАЯ. Учитель русского языка и литературы. Работает в средней школе. Главное увлечение - это работа. Автор пяти книг о преподавании литературы и множества статей на ту же тему. Живет в Москве. Член Клуба "Известий".
Чуть ли не аксиомой считается теория, что заложники, проведя некоторое время с захватившими их террористами, проникаются симпатией и сочувствием к своим мучителям. Так называемый "стокгольмский синдром".
На мой взгляд, эту теорию выдумали, а потом возвели в ранг неопровергаемой истины не очень проницательные западные психологи. Притом - мужчины. А затем миф этот совершенно некритически восприняли некоторые наши психологи. Опять же - мужчины. И пошло-поехало...
Меня часто удивляет, насколько мужчины, при всех их преимуществах, бывают лишены самой элементарной интуиции и чуткости. Ну а ученые-психологи - вообще мастера выдумывать мудреные теории для объяснения самых простых и очевидных явлений.
Никакого "стокгольмского синдрома" не существует. Ларчик открывается куда проще.
Все мы сталкивались с ситуациями, когда люди за глаза не очень хорошо отзываются о коллеге, знакомом, даже родственнике. Но непосредственно с ним общаясь, проявляют дружелюбие и расположение. Не нужно торопиться обвинять в неискренности, фальши ни других, ни себя. Чаще всего люди в обоих случаях полностью искренни.
Не видя человека, осуждать его несложно: кто же без греха? Но когда мы общаемся с ним непосредственно, мы замечаем и его усталость, и грустные от вчерашней ссоры с женой (мужем) глаза, и его тревогу за заболевшего малыша, и те неброские человеческие черточки, которые воспринимаются только при прямом контакте. Это не значит, что мы себя с этим человеком отождествляем.
Примерно то же происходит и с заложниками, если с ними нормально обращаются. При непосредственном (тем более - продолжительном) контакте человек гораздо лучше понимает других (надеюсь, сторонники теории "стокгольмского синдрома" не станут отрицать этого), видит даже в преступнике человеческие черты и побуждения.
И это вовсе не отождествление себя с террористами, а прекрасное человеческое свойство. Именно оно предохраняет нас от полного озверения. Именно оно порой позволяет смягчить даже закоренелого преступника (хорошие психологи понимают это, и об этом немало написано). Без него, этого спасительного свойства, ни психологи, ни педагоги не могли бы работать с "преступившими закон" и все человеческие нормы.
Только те, кто способен видеть человеческое даже в преступнике, понять его, могут хоть как-то повлиять на него, о чем-то договориться. Не думаю, что Кобзону удалось бы "выпросить" детишек и женщину, если бы он видел в террористах абсолютных нелюдей. Фальшь ведь всегда ощущается и только злит.
Мы умиляемся тому, как умели наши писатели показать человеческие, человечные черты даже в преступниках, даже в каторжниках-убийцах. И отказываемся признать это свойство нормальным в реальной действительности.
Западные психологи по крайней мере объективнее наших: они говорят о наличии "стокгольмского синдрома" у обеих сторон (да иначе и нелогично было бы), объясняя этим "незапланированные" уступки террористов заложникам.
Впрочем, упрек в необъективности, по всей видимости, следует адресовать не психологам, а тем, кто готов исказить любую теорию ради своих политических выгод.