Похороны совка

Мечта сбылась даже раньше, чем этого можно было ожидать. Молодежь, громившая Манежную площадь, - это все что угодно, но только не "совок". Во-первых, потому что она была абсолютно неотличима от погромной молодежи всего остального мира. Тут уж надо либо неудержимо расширять термин, именуя "совком" любого погромщика от Патагонии до Скандинавии, что приводило бы к полному обессмысливанию важной идеологемы, либо признать, что прорыв России в глобальную цивилизацию наконец-то состоялся и наша отечественная сволочь, утратив постыдное клеймо совковости, отныне во всем подобна сволочи международной. Во-вторых, потому что характеристическими чертами "совка" было принято считать патерналистский образ мысли, боязливое отношение к власти, стремление устраивать свои дела как-нибудь исподтишка, не санкционированная же начальством крайняя дерзость в список этих качеств никак не входила. Здесь та же история с терминами. Или безудержное расширение, при котором "совок" - это уже не обязательно представитель советской цивилизации, а просто всякий человек, который нам в силу тех или иных причин неприятен, или сдача хлесткого слова в архив. Можно, конечно, и расширять смысл, но тогда упования так называемых демократов оказываются совсем неосновательными. Если исчезновение со сцены советских поколений является делом неизбежным - все там будем, то исчезновение неприятных и опасных людей как таковых нам не грозит до самой до трубы архангельской. Полбеды, если бы дело ограничивалось Манежной. Чернь побуянила - полиция выучится. Но Манежная - всего лишь яркий выброс, а ведь сходные процессы идут и в иных общественных слоях. Игры подросшего культурного сообщества с редактором газеты "Завтра" А.А. Прохановым - зрелище на редкость малоаппетитное, но при этом уж никак не "совковое". Ни А.Д. Сахаров, ни М.А. Суслов не поняли бы. И уж вовсе не назовешь совковым язык электронных интеллектуальных дискуссий, где уже давно легализована идея расправы с другими людьми по некоторым обобщенным признакам. Фразы типа "Когда мы придем к власти, то первым делом расстреляем тех, кто..." и даже "В газовые камеры, в газовые камеры" давно уже сходят с рук. Ну, разве что на бумаге и по телевизору пока нельзя. В публичной же (тем более - частной) дискуссии давно уже можно. Какой после того спрос с дураков на Манежной. Между тем довольно трудно представить себе советских идеологов эпохи зрелого "совка" (застоя тож), позволяющих себе такого рода речи не то что на закрытом совещании, но даже и на сугубо приватных банных посиделках. Можно сослаться на лицемерные нравы (нелишне, правда, вспомнить, что лицемерие - хоть и последняя, а все-таки дань порока добродетели), но дело не в одном лицемерии, а еще и в общей для всей тогдашней страны - от диссидентов до членов Политбюро - инерции страха. Историческая память о бунтах и расправах первой половины советской эпохи (1917-1953) была столь страшна, что определила поведенческие инстинкты всего общества - "не доводить до греха", "блюдите, сколь опасно ходите". Призраки бессмысленного и беспощадного кровопролития, революции, пожирающей своих детей, а равно и отцов, страшили все общество, помнившее, чем кончается идея расправы одних людей над другими. Вопреки популярной некогда формуле, "совок" - это страна как раз пуганых идиотов, причем крепко пуганых, столь крепко, что порой это придавало если не ума, то хотя бы осторожности. Время непуганых наступает именно сейчас, когда в полном соответствии с надеждами наших демократов на сцену выходит племя младое, незнакомое, чуждое генетических страхов советской эпохи. В перспективе это нормально - на одном генетическом страхе жизнь не построишь. Но диалектика освобождения в том, что непуганые идиоты всегда являются вперед и на первых порах в гораздо большем количестве, чем непуганые умные, и сейчас мы вошли именно в этот первоначальный период. "Совок" умер, но какие от этого будут радости и приятности, нам еще предстоит увидеть. А что вы думаете об этом?