Андрон КОНЧАЛОВСКИЙ: "Лучше работать там, где ты нужен"

В ней со ссылкой на Кончаловского говорилось, в частности, что тематически и идейно постановка оперы созвучна идущей сейчас в мире борьбе с терроризмом. За уточнениями к Андрону КОНЧАЛОВСКОМУ обратился корреспондент "Известий" Олег СУЛЬКИН. - Я такого не говорил, меня подставили. Мы же не конъюнктурой занимаемся, а искусством. - Сложно было ставить самую масштабную оперу Прокофьева в Нью-Йорке? - Все по-своему сложно. Сложно найти деньги. Сложно, чтобы пригласили. Работать в "Метрополитен-опера" - это большая честь. - После Петербурга и Лондона (где Кончаловский уже ставил эту оперу. - О.С.) приглашение в Нью-Йорк можно считать закономерностью. - Не думаю. В Европе свои режиссеры, в Америке свои, сюда приглашают не многих. Как правило, в "Метрополитен" идет 60 процентов старой классики. Это как бы большой музей классической режиссуры. Новые спектакли не столь часты. - А опыт работы в кино вам помогает или мешает? - Не помогает и не мешает. Это абсолютно разные вещи. Есть же в спорте люди, которые занимаются пятиборьем, а еще попутно и в баскетбол играют. Ничего общего. Кстати, удачно в опере работает не так много кинорежиссеров. - Кинорежиссер - как генерал на поле боя. Разве в оперной постановке не то же самое? - Опера на сцене - это глубоко просчитанный механизм, который дает иллюзию жизни. В кино же никакого механизма нет, есть спонтанное решение, жизнь духа. Это абсолютно разные подходы. В кино я хозяин, я определяю ритм. В опере я нанятый человек, ритм определяется музыкой и дирижером. Здесь я должен быть гибок, чтобы суметь выразить то, что могу в рамках выделенной мне свободы. - Выделенная свобода напоминает голливудскую ситуацию, в которой вы тоже себя чувствовали, как я понимаю, не совсем уютно. Я имею в виду ограниченность маневра режиссера… - В Голливуде есть творческая ограниченность в выборе художественных средств. В опере мое воображение никто не стесняет, просто я должен подчинить его движению более серьезных сил, только это не Уолл-стрит, а Прокофьев. Есть некоторая разница. - После того как в двух книгах вы рассказали всему миру о себе, о своих пристрастиях и разочарованиях, вы не оставили мысль снимать кино в Америке? - Я не оставил мысль снимать кино в принципе. Что касается Америки, я не думаю, что я тут очень нужен. Нужно работать там, где ты нужен. В Голливуд пришло быстро растущее поколение молодых режиссеров, они заполнили пустоту. Вряд ли я нужен там со своими размышлениями или порывами. Если Артур Пенн, Сидней Поллак или Фрэнсис Форд Коппола не так уж часто высказываются фильмами, то мне претендовать на это довольно глупо. А ждать, пока предложат снимать каких-нибудь "Джуманджи-3" или что-нибудь в таком духе... Мне интереснее высказываться на те темы, которые меня волнуют и на которые я обязательно хотел бы высказаться, пока у меня мозги работают. Замыслов таких много. Во-первых, "Рахманинов"... - Про "Рахманинова" вы говорите последние лет 15... - Подоспеет время, я обязательно буду его ставить. Неизбежно. Что касается Америки, то я мечтал бы сделать картину о Генри Дэвиде Торо. Но не очень это нужно американцам. Чужой истории они не знают, своей - тем более. - А почему бы вам не сделать фильм совместно с Никитой Михалковым. Знаете, братья Тавиани, братья Коэны, братья Михалковы... - Мы же начинали врозь. Тавиани начинали вместе, и Коэны начинали вместе. Мы очень разные. У нас разные философии, это самое главное. И мы оба в достаточной мере эгоисты в творчестве. У нас очень разный выбор в жизни, я бы сказал, философски и культурологически. Я люблю иронию, он любит юмор. Разные вещи. Только если что-нибудь случится, то другой будет заканчивать фильм брата... - Что нужно русскому фильму, чтобы добиться коммерческого успеха в Америке? - Не нужно к этому стремиться. Это не совсем правильная задача. В Америке успешны, как правило, американские картины, за редким исключением. Америка - это огромный остров. Русский фильм должен стремиться к тому, чтобы иметь успех у русского зрителя. А этого тоже не происходит, потому что, к сожалению, нет ни базы, ни денег. Молодые режиссеры, набирая деньги, подворовывая или беря в долг, снимают кино для себя, для своей небольшой компании и для фестивалей. Как только возникнет рынок, - а рынок в России гигантский, только дикий, не структурированный, билеты продаются, но все воруется, - как только появится первый законный миллионер, снявший первую русскую картину, пускай она будет дурацкой, гайдаевской, то есть если она будет успешной, если режиссер почувствует прямую финансовую зависимость от успеха картины, появится русское национальное кино. Пройдет еще 3-4 года, и может быть, усилиями моего брата - ведь он возглавляет Союз кинематографистов - будет создана нормальная структура эксплуатации русского рынка. Вот что будет питать русское кино, а не подачки Министерства культуры. - На этом диком пока рынке вы тем не менее умудрились сделать новую картину. Что это за фильм? - Он еще не закончен. Осталось переозвучание. Называется "Дом дураков", действие происходит в психоневрологическом интернате в районе боевых действий в Чечне. Комедия, лирическая, я бы сказал, грустная. - Черная, наверное? - Не совсем. Там есть грустные моменты, но в целом это романтическая комедия. Все светло и жизнеутверждающе. Мне трудно снимать про то, что я не люблю. Я люблю этих людей. - Когда фильм выйдет на экраны? - Я надеюсь, к маю закончу. В России скорее всего выйдет летом, а в Америке появится к концу года. А что Вы думаете об этом?