Моральное перевооружение

Задним умом хоть частные люди, хоть все мировое сообщество необычайно крепки и перед лицом невыносимой беды вполне готовы вспоминать те слова Писания, что и прежде никак не были эзотерической тайной. "Когда будут говорить: мир и безопасность, тогда и настигнет их пагуба", "Горе тебе, Вавилон, город крепкий" - и еще очень много другого из книг Ветхого и Нового Завета. А вот в дни благополучия к этим книгам не очень принято обращаться, ибо есть много других интересных книг. Изрекать при виде разрушенного Манхэттена: "Вот, вот, мы же говорили!", а то и вовсе злорадствовать не только по-человечески гадко и политически неумно, но даже и интеллектуально нечестно. Все люди и народы одинаковы в смысле того, что пока гром не грянет, мужик не перекрестится, а если нам в России и довелось перекреститься чуть пораньше - в 1999 году, так только потому, что нас пораньше постигла пагуба, в чем нашей особенной заслуги в общем-то нет. Это уже не говоря о том, что объектом демонстративного разрушения были вовсе не города некоторой конкретной страны, с которой у нас достаточно неоднозначные отношения и с которой при более благоприятных обстоятельствах можно было бы всласть ссориться chez soi. После 11 сентября 2001 г. у нас больше нет таких благоприятных обстоятельств, ибо объектом разрушения был символический центр западного мира, к которому мы тоже принадлежим. Злорадство неуместно вдвойне, ибо свой своему поневоле брат. В мирной жизни между русским собакой-христианином и американским собакой-христианином есть масса различий, но для тех, кто уготовил в Нью-Йорке страшную смерть десяткам тысяч людей, эти различия несущественны. Если о чем прошлом и нужно говорить, то лишь о том, что делать сейчас, дабы не повторить ошибки, прямой дорогой приводящие к ужасам 11 сентября. Самая опасная информация, которую держава (или союз держав) может передать своим неприятелям, - это информация о своем бессилии. Но именно эту информацию западный мир передавал всем желающим все последнее десятилетие. "Буря в пустыне" 1991 г. и "Решительная сила" 1999 г. были объявлены триумфом высокотехнологичного оружия, дарующего его обладателям полную неуязвимость. Более внимательный наблюдатель мог бы заметить, что триумф триумфом, но триумфаторы смертельно боятся оккупировать ими же поверженные края. Отбомбиться это одно, это почти безопасно, а при оккупации не обойтись без похоронок. А они - политическая смерть для всякого западного лидера. Когда власть не просто старается не допустить зряшной смерти своих сограждан, не просто скорбит о ней - но панически ее боится, утрачивая при виде опасности всякую волю, это очень внятное приглашение к террористическому воздействию. Зрелище германских панцер-дивизион в Македонии, спешно смазывающих пятки при одном виде албанских бандитов, - если это не приглашение к агрессии, то что это? Тяга к бессмысленным спектаклям типа нынешнего "Насущного урожая" - это разве не сигнал врагу о том, что в западном стане нет ни воли, ни смысла, ни твердости, а одна pokazukha худшего советского образца? Неприятель всегда внимательнее и проницательнее - работа у него такая, - и от него никак не могло укрыться то, что уж десять лет, как минимум, западный мир спешно реализовывал программу морального разоружения перед варварами. Политкорректность, мультикультуральность, всеобщее сочувствие борцам за свободу, учение о мирном политическом диалоге как универсальном лекарстве от всех скорбей ("лучше быть красным, чем мертвым". (С) Бертран Рассел) свирепствовали в эти годы сильней губительной чумы. Христианская (хотя бы остаточно) цивилизация приняла безоговорочную моральную капитуляцию, демонстрируя полное отсутствие воли к защите своих двухтысячелетних ценностей. Какие ценности, когда кругом политкорректность и мультикультуральность, когда в качестве несокрушимого признается главный аргумент розовых либералов, указывающих на террориста и вещающих: "Сдавайтесь или он будет стрелять". Тем более что террорист сам несчастный, его среда заела. Но если на Западе забыли, что никакое высокотехнологичное оружие не может заменить твердости духа, то неприятель этого никогда не забывал и в известный момент решил (будем надеяться, ошибочно), что ценностное разложение христианского мира достигло такой точки, когда уже можно все. Остается доказать, что можно отнюдь не все и что паралич воли и веры был всего лишь временным, а история продолжается.