Наш сын

Что до чьего-то сына, то, в общем соглашаясь с данной интимной характеристикой, позволительно усомниться в выборе притяжательного местоимения. Представление о том, что Александр Григорьевич - наш, грешит излишней самоуверенностью. Он исключительно свой и для самого себя - в том смысле, что российские интересы имеют для него какую-то важность лишь в той мере, в какой они не противоречат его властным устремлениям. Если он - семь лет его властвования это доказали - блистательно умеет водить за нос русских политиков, это еще недостаточное основание считать его "нашим". До сих пор никто не озаботился тем, чтобы подвести итоги семилетнего романа с Лукашенко и расчислить выгоды с убытками. Возможно, как раз потому, что беспристрастный подсчет заставил бы сильно усомниться в правильности слова "наш". Но хотя бы он и вправду был наш (сильное допущение) и хотя бы соображения морали и приличия не имели вообще никакой цены, у макиавеллического изречения все равно оставался бы принципиальный изъян. Для того чтобы политика, основанная на таком изречении, могла иметь долгосрочную перспективу, сукин сын и его режим должны быть бессмертными. В противном случае рано или поздно случается неприятность - на смену нашему вдруг является совершенно не наш сукин сын, как это и случилось в стране, по поводу которой Ф. Д. Рузвельт произнес историческую фразу. Вместо Сомосы во главе Никарагуа встал сандинист Даниэль Ортега, который, будучи чрезвычайным сукиным сыном, в то же время никак не был "нашим" для вашингтонской администрации - скорее сильно наоборот. Чем сильнее пережимают пружину, тем сильнее и болезненнее бывает обратная отдача. Именно поэтому правители лукашенкина типа не способны обеспечить преемственность власти и политики. Такие же понятия, как "союз" и "интеграция", в качестве необходимого условия предполагают весьма долгосрочную преемственность, без которой все политические конструкции оказываются построенными на песке - см. нерушимую дружбу с нашими бывшими социалистическими братьями и то, что из этой дружбы вышло. Козырной довод Лукашенко и его сторонников заключается в том, что, не будь у России столь преданного союзника, натовские танки стояли бы уже под Смоленском. Фокус в том, что самый верный способ получить что-нибудь такое под Смоленском - это продолжать нынешнюю политику расслабления и получения удовольствия от очередных подвигов Александра Григорьевича. Стратегия белорусского правителя, направленная на то, чтобы любыми средствами не допустить оформления лояльной и вменяемой оппозиции, приводит лишь к тому, что те, кому когда-то будет суждено перехватить власть, будут нелояльны и невменяемы - до такой степени, что на их фоне Зенон Позняк покажется образцовым русофилом. И тогда все интеграционные документы не будут стоить даже той бумаги, на которой они написаны. Если белорусское направление не имеет существенного значения для российской политики, а речи о союзе и интеграции - не более чем пустая болтовня для разгулки времени, тогда действительно можно расслабиться. Если это не так, то нет более важной задачи в этой области, чем взращивание вменяемой и пророссийски настроенной оппозиции и поддержание с ней самых тесных контактов. Надо говорить не о неизбежности лукашенкиной победы, а о том, чтобы - если уж она неизбежна - поражение оппозиционного кандидата было максимально достойным, позволяющим вменяемой оппозиции сохранить необходимый плацдарм на будущее.