ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МАСТЕРОВ

Он пришел на сцену в двадцатые и попробовал все, чем был силен удивительно многообразный, яркий, богатый на художественные течения и режиссерские индивидуальности советский театр тех лет. Романтическая философия Комиссаржевского, реставраторские опыты Фореггера, спектакли Бебутова, Первая студия МХТ, Ленинградский театр драмы, "Летучая мышь", Театр революционной сатиры, Первый государственный театр для детей, оперетта, эстрада, цирк... Ильинский был идеальным артистом "левого фронта" - виртуозно владеющим своим телом и актерской техникой, гибким, выразительным, острохарактерным, решительно сбросившим груз "психоложества". В том, что он делал, было что-то от эстрады, что-то от цирка, многое шло от старых русских комиков, Варламова и Живокини (услышав раздающийся за кулисами варламовский голос, зал Александринки начинал хохотать)... Было и кое-что еще - даже в ранних, мейерхольдовских, построенных на биомеханике ролях прорывалось собственное отношение артиста к персонажу. Он не перевоплощался в своих героев, нельзя было спутать Игоря Ильинского и его героя, Аркашку Счастливцева, но в одной из сцен "Леса" звучала пронзительная, трогательная, щемящая нота, и зал забывал о том, что Ильинский эксцентрик. В его творчестве жила традиционная для русской культуры тема "маленького человека", униженного и оскорбленного временем и обстоятельствами. Им у него становился даже Присыпкин из мейерхольдовского "Клопа". Критика двадцатых годов хвалила актера за то, что он беспощадно разделался с мещанином, но, когда посаженный в стеклянный ящик Присыпкин обнаруживал знакомое и понятное ему существо - клопа, и, счастливый, начинал петь пародию на известный мещанский романс ("Покусай меня, потом я тебя..."), зал, над которым тоже проводили социальный эксперимент, сопереживал антигерою. А его Карл Иванович из вышедшей в сороковые годы, давно забытой радиопостановки толстовского "Отрочества" был наиболее полным воплощением "маленького человека" - второстепенный персонаж превратился в трагическую фигуру, несчастного старика, мыкающего жизнь по чужим домам, с чужими детьми... Впоследствии Ильинский перенес роль Карла Ивановича на эстраду (он много занимался художественным чтением) - и об этой его стороне, пожалуй, стоит сказать особо. У него было совершенно исключительное слово - яркое, объемное, не нуждающееся в картинке. Тридцатые годы и последовавшие за ними несколько десятилетий были временем расцвета замечательного советского радиотеатра, впоследствии начисто убитого телевидением, и Ильинский по праву стал его звездой. В молодости Ильинский прошел через множество театров, но затем был верен одному. Наиболее известным периодом его жизни, безусловно, оказалось время, связанное с ГОСТИМом, - роли Брюно, Аркашки Счастливцева, Присыпкина, Расплюева упоминаются во всех учебниках театра. В Малом театре, куда он пришел в 1938 году, Ильинский, разумеется, работал по-другому (хотя наиболее проницательные критики уже в тридцатые годы подмечали движение артиста к "сочной и ясной традиции русского реализма"). Здесь он отдал ей полную дань - Ильинский играл и председателя колхоза Чеснока в пьесе Корнейчука (Госпремия СССР 1942 года), и матроса Шибаева у Вишневского, и многочисленных персонажей Островского. Его Аким в толстовской "Власти тьмы" оказался по-настоящему грандиозной ролью, символом, олицетворяющим будущую победу добра. Критика писали, что молодой Ильинский стремился разобраться в самой сути сценического искусства: ломал штампы, искал новые приемы, брал свое и в цирке, и на эстраде и строил виртуозную технику из простейших элементов актерской игры. Тогда он отвергал психологический театр, затем к нему пришел, но игра по-прежнему осталась для него не работой, а образом жизни. В глубокой старости Игорь Ильинский по-прежнему много играл на радио - его приводили в студию под руки, он был почти слеп, и ассистент режиссера переписывал для него роль огромными шестисантиметровыми буквами. Но, взяв в руки текст, артист преображался: немощь исчезала, наступало чудо театра - Игоря Ильинского заменял его персонаж... Сегодня исполняется сто лет одному из величайших русских артистов ХХ века, артисту, равных которому не было, нет и, возможно, не будет. Эльдар Рязанов: Как Ильинский Кутузова оскорбил и как "Известия" выиграли Бородинскую битву Снимать самого Игоря Ильинского в "Карнавальной ночи" я не собирался - робел, понимал, что корифей меня просто задавит. И когда Пырьев предложил его на роль Огурцова, я запаниковал: он же мой кумир с детства, знаменитый артист Мейерхольда, любимый народом Бывалов, потрясающий Хлестаков и Городничий, Фамусов и Счастливцев, первый, кто сыграл Присыпкина! А на другой чаше весов - я, снимающий свою первую игровую картину! Ильинский читал сценарий, а я мечтал, чтобы он отказался. Но на первой же встрече кумир и классик меня сразил - был необыкновенно деликатен и ничем не выказывал своего старшинства. Немного поговорили о Бывалове, и я понял, что мы единомышленники. Партнером Ильинский оказался прекрасным - совсем лишен гонора и самоуверенности, и у нас не было ни одного конфликта. Как безупречный профессионал, он привык серьезно относиться к профессии режиссера, и это именно он задал на съемочной площадке тон уважительного отношения ко мне. Ничем не давал почувствовать разницы в опыте, положении, возрасте, и я открыл в нем еще один талант, которым обделены столь многие, - талант чуткости и такта. Тогда я понял: чем крупнее личность, тем меньше в ней фанаберии. Его всегда обуревали сомнения: точно ли выбрана краска, правильно ли взят тон. Когда в фильме "Человек ниоткуда" я предложил ему роль Чудака - дикаря, который попадал в Москву, - он сам решил, что здесь нужен артист помоложе. Я его долго уламывал, и он стал сниматься. Нужные для роли наивность и детскость у него получались гениально, но они противоречили всей его психофизике. Он это понял гораздо раньше, чем я, и в конце концов сказал, что не чувствует себя вправе играть Чудака. Мы расстались в самых добрых отношениях. К 150-летию Бородина я затеял поставить "Гусарскую балладу". Но в Минкульте сочли пьесу Гладкова легкомысленной для юбилея. К тому же роль Кутузова я предложил Ильинскому - это вызвало на студии шок: когда появится такой Кутузов, говорили мне, зрители покатятся со смеху! Дальше - больше: сам Ильинский категорически отказался: "Я ж намного моложе тогдашнего Кутузова!". Но я был уверен в своем выборе и сказал Ильинскому, что вся студия мечтает видеть его в этой роли. А на студии сокрушался, что никого не могу найти достойного. Так удалось снять с Ильинским эпизод проезда фельдмаршала перед войсками. А потом снег стаял, и переснимать было уже невозможно - студия оказалась перед свершившимся фактом. А Ильинский увлекся и играл с удовольствием. Он вызывал не только смех, но, мне казалось, и любовь, что не помешало Министерству культуры заключить, что я оклеветал образ великого полководца. Фурцева потребовала все переснять, и юбилейный показ картины был отменен. Тем бы все и кончилось. Но за неделю до Бородина картину захотели посмотреть в газете "Известия", где редактором был Аджубей, зять Хрущева. Я напялил галстук и помчался на Пушкинскую. Там никто еще не знал о решении Фурцевой и о том, что Ильинский оскорбил Кутузова. Аджубей привел восьмилетнего сына, но, как только на титрах запели "Давным-давно", тот закричал, что не хочет это смотреть. Главный редактор взял его за руку и покинул зал, и я понял, что это конец. Происходящее на экране теперь казалось мне омерзительным. Все смеялись и после просмотра поаплодировали, но сплавивший сынишку и вернувшийся Аджубей ничего не сказал. А вскоре в "Неделе", приложении к "Известиям", появилась рецензия Натэллы Лордкипанидзе - она фильм хвалила и особенно отмечала замечательную игру Игоря Ильинского. И сразу все пошло как в сказке. Не думаю, что это случилось бы, появись рецензия в другой газете, но на выступление известинской "Недели" реакция была молниеносной: уже через день на фронтоне кинотеатра "Россия" красовалась афиша моей картины, и на ней победно улыбался фельдмаршал Кутузов - народный артист Игорь Ильинский.