ПОДМОСКОВНЫЕ ВЕЧЕРА

- Я в жизни не признаюсь где их провожу, - машет руками хозяин просторной "сталинской" квартиры на престижном Ленинском проспекте столицы. Он гостеприимно приглашает в дом, явно недоверчиво вслушивается в наши слова о том, что, наверное, спел самую главную песню России второй половины ХХ века. Вместо ответа рукой указывает на фотографии в шкафу. - Это как молитва, - смотрит на них Владимир Константинович, - когда нехорошо, иду к ним. На снимках дореволюционная семья уральских рабочих Трошиных. Дед и отец актера, один моложе другого, в заводской опере купцов Демидовых поют партию Ивана Сусанина. "Это мой Бог, - Владимир Трошин показывает на пожелтевшее фото Федора Шаляпина. - Вот Клава Шульженко, Марлен Дитрих. Пели вместе". Чуть в стороне - картина Игоря Юдина. Конечно же, "Подмосковные вечера". Гамаюны О своих вечерах актер говорить не хочет. "Как же так?" - спрашиваем. Через переложенную на мелодию неспешность и упоительность летних вечеров он раскрыл миру душу россиян. А сам от них закрывается. - Все проще, - признаются властный Трошин и худенькая, с детским голоском его жена Раиса Тимофеевна. - Мы меняем третью дачу и не годимся на иконостас. Первую, выделенную МХАТом, они 42 года назад купили на 78-м километре от Москвы ради первенца Константина. Для актерского образа жизни почти 80 км от цивилизации оказались непреодолимым расстоянием, и семья перебралась на далекий для 60-х годов 31-й километр под Пушкином. Вырос сын, промелькнули годы, и подмосковные вечера Трошиных со всех сторон зажали новорусские "башенки" за двух-, трехметровыми заборами-зонами. - Спой да спой, "братан", - злится на бывших соседей и округу Трошин, - сколько можно? И он бежал из Москвы "в глушь! В Саратов!". Точнее домик прикупил в такой глухомани, где не то что телефонов и магазинов - дорог нет. Есть только Гамаюны. У избранных старорусских деревень бывают такие почетные прозвища. Они их заслуживают за то, что вокруг них дни и ночи напролет поют птицы и люди. Владимир Трошин в Гамаюнах (деревня Михайловский Завод, где была своя опера) под Екатеринбургом родился, а свои Гамаюны нашел на 320-м километре от Москвы, во Владимирской области, под Мстерой. - Не называйте мою деревню, - просит он, - там не знают, кто я. А то опять начнется - делегации от профкома, "браткома" и местных феодалов. Володенька-сволочь Трошины зовут нас к столу, и хозяин пользуется паузой в разговоре - в который раз уклоняется от вопроса о том, почему именно он спел "Подмосковные вечера". Когда нас не задобрили конфетки-бараночки, он не выдержал: - Еле выпросил ее, вот так, за столом. Это был студийный стол Государственного радио, где шла запись песен к документальному фильму 1956 года "Спартакиада народов СССР". Дубли записанных песен к фильму прослушивали будущие авторы "Подмосковных вечеров" - композитор Василий Соловьев-Седой, поэт Михаил Матусовский и актер МХАТа Владимир Трошин. Когда за полночь начали обсуждать, что из записанного взять в фильм, оператор вышел покурить, но забыл выключить магнитофон. - И вдруг я слышу: "Не слышны в саду даже шорохи, все здесь замерло до утра..." - вышептывает Трошин. - У меня мурашки по коже. У нас, признаться, вперед него. А Трошин уже вошел в роль и играет самого себя, давнего: - Я узнаю голос баритона Большого театра, даже имени не могу его назвать, он великий певец. Спрашиваю: "Что это?" А голос выводит: "Если б знали вы, как мне дороги..." - А-а, - отмахивается Соловьев-Седой, небрежно роясь в бумагах, - эта запись пойдет в корзину. Композитор не может скрыть досады: "Музыку, наверное, не уловил. Три певца Большого театра не нашли интонаций, да и ты, Миша, - он обращается к Матусовскому, - что написал? "Слышится не слышится", "движется не движется". Это как? Это брак". "Минуточку, - набрался наглости Трошин, - дайте я ее спою." "Не смеши", - разозлился Соловьев-Седой и скомандовал дальше записывать фильм, давая понять, что говорить не о чем. Однако Матусовский и Трошин, сговорившись, с третьей попытки упросили композитора дать шанс песне. Он, как потом рассказывал, чтобы отделаться от заговорщиков, сказал будущему исполнителю: "Валяй". И сел за рояль. Когда дошли до конца первого куплета, Соловьев-Седой завопил: - Ах ты подлец, ах ты, Володенька, сволочь!.. И бросил играть. Вместе с прерванными аккордами у Трошина все оборвалось внутри, а великий композитор продолжал орать что есть мочи: - Есть! Это то, что я искал! Но до триумфа "Подмосковных вечеров", которые потом за исповедальность и тихую, будто течение рек средней полосы, мелодию, мир признает "главной русской песней", было еще далеко. В муках рожденный хит ждал самый болезненный провал, позорнее которых не бывает, - его не заметили. Калиновый сок В ту ночь песню записывать было нельзя - оркестр мог отказаться, так как ее не было в заключенном договоре. Соловьев-Седой пошел на хитрость. Мастер анекдотов, он пообещал развеселить оркестр, если музыканты "прогонят одну штучку". И показал ноты "Подмосковных вечеров". Пока оркестр гнал, за ширмой без музыки дубль записывал Владимир Трошин. Сводили "с колес". Дали прослушать музыкантам и режиссеру фильма о Спартакиаде. Они оценили "анекдот" от композитора: - А куда это вставить? Потрясенные, они "Вечера" в фильм брали без оговорок. Потом высокие чины не увидели в них должного пафоса и задвинули лишь полтора куплета песни фоном на тридцать третий план фильма. В этом месте заметно расстроенный Владимир Трошин останавливается, и на помощь ему приходит жена. - Картину мы с Володей пошли смотреть вместе, - вспоминает Раиса Тимофеевна. - Он из зала кинотеатра выходил как пришибленный. Говорил, что еле успел поймать ухом знакомый мотив. Я, признаться, вообще не услышала песню, которую мне он, восторженный, напевал. И чтобы как-то сгладить минор, возникший в разговоре, Раиса Тимофеевна захлопотала по столу: "Ой, мальчики, давайте, я вас угощу грибками". Вместе с ними она выставляет на стол бутыли со сливовым и калиновым соком. "В деревне варим, - приговаривает хозяйка, - у нас там настоящая соковарка, а калины и слив вокруг - взгляда не хватает". Руки сами потянулись к диковинной жгуче-малиновой густой массе, которую хозяева назвали калиновым соком. - Ну как? - любопытствует хозяин дома, пристально глядя то на нас, то на опорожненные стаканы. Мы понимаем, что на сведенных от терпкости скулах все написано, и пытаемся быть вежливыми: - Как лекарство, полезно. - А я люблю, - признается Трошин. - У него вкус как у калиновых вечеров в моей деревне. Сначала холодком обдаст, а потом не заметишь, как по тебе тепло расходится. Он не договорил, а у нас, где-то в районе груди, согрев пошел. Изнутри. Как от душевной песни. Три стопарика Марлен Дитрих Наверное, нечто подобное испытала и Марлен Дитрих, слушая Владимира Трошина, а вслед за ней - и миллионы людей в мире, когда наконец "Подмосковные вечера" стали такими, какими мы их поем. Было это тогда, когда Трошин уже отчаялся. "Вечера" в фильме никто не услышал, а самолюбивому Соловьеву-Седому напоминать, мол, давайте еще попробуем, было равносильно увольнению и творческой смерти. И вдруг, когда певец почти расстался с неспетой песней, в его квартире раздается звонок из новообразованного Гостелерадио СССР. Приглашают записать две песни с хором из того самого фильма о Спартакиаде, но в числе названных "Вечеров" нет. - Я тогда был уже достаточно известен, чтобы поставить условие, - рассказывает Владимир Константинович, - запишите "Подмосковные вечера" - приеду. - Но там нет таких, - говорят. Через два дня звонят снова: "Приезжайте, вам повезло, сам Кнушевицкий загорелся". А Трошин, узнав в чем дело, скис. Легендарный дирижер эстрадно-симфонического оркестра, брат будущего дирижера этого же оркестра, не менее известного Юрия Силантьева, Кнушевицкий сделал аранжировку песни и вслед за Трошиным пригласил женский хор. - Я один пою, - пытался "взбрыкнуть" актер. - Володенька, вы у меня как в люльке, - эту фразу Кнушевицкий повторял всем строптивым солистам, которых потом часто выводил из песни, - я покажу, когда вам вступать. Трошин посмурнел, готовый забить последний гвоздь в гроб горемычной песни. Но когда началось новое, не слышанное им вступление, а за ним рвущий душу женский вокализ, заволновался, как первым свиданием. - Пел будто во сне, - вспоминает, - один в сопровождении вокализа. Спел и поймал себя на мысли, что еще хочу. Мне говорят: "Иди. Завтра услышишь по радио". "Как? - спрашиваю.- Разве это не репетиция?" - "Иди, иди", - смеется Кнушевицкий. Утром он не проснулся знаменитым - он уже им был, но утром "Подмосковные вечера" распевала вся страна. Потом он их слышал на гастролях в Японии, друзья - в Африке и Америке. Еще потом песню по миру разнес фестиваль молодежи и студентов, проходивший в Москве в 1957 году, но не как хит - как неофициальный гимн России. С тех пор, что бы ни говорили актеру МХАТа о его главной песне, он отсчет ведет от двух людей. Первым, сразу после премьеры, Трошину позвонил бывший однокурсник, народный артист Михаил Пуговкин и "опустил": - Как ты смог? Без голоса голосом выразил наше русское нутро. Второй была Марлен Дитрих. Она ничего не сказала. Но как ничего не сказала! Рядом с великой актрисой Трошин оказался по воле случая. Вокруг ее гастролей в Москве конца 60-х был такой ажиотаж, что даже он, знаменитость, не смог купить билет на ее концерт. Выручил всемогущий в те времена отдел культуры ЦК КПСС. Звонок "сверху" ввел в стопор мхатовца: - Завтра вы поете в первом отделении концерта Дитрих. Это был приказ члену партии. ЦК не понравилось то, что делали лучшие певцы советской эстрады, и все первое "разогревное" отделение "партия" отдала Трошину. - Так мы и пели, - говорит актер, - первое отделение изредка она за мной наблюдала из кулис, второе - я за ней. Перед каждым концертом прислуга в кулисах держала поднос с тремя крохотными стопочками, по 10-15 граммов коньяку для Марлен Дитрих. Она, оставляя сцену на миг, их не допивала в самые оглушительные моменты аплодисментов. - И вот ко второму-третьему концерту, - говорит Трошин, - я замечаю - она чего-то ждет. И когда начинаю "Подмосковные вечера", краем глаза вижу, как она стоит еще в халатике, слушает и в такт музыке шевелит губами. Я пою, и мне кажется, что слышу ее хриплый, глуховатый голос, которым она почти половину своих песен декламирует. Но как - даже когда молча выходит, все равно как богиня. Когда отзвучал последний аккорд, Трошин признается, что видел не зал, а то, как Дитрих отдавала какое-то распоряжение. Вмиг ей вынесли три стопочки. После "Подмосковных вечеров" еще до выхода Марлен Дитрих на сцену на подносе остались лишь две стопки. Кетка Но вместе они так и не выпили. Точнее, был грандиозный банкет после последнего концерта, и их посадили рядом. Они даже поговорили через переводчика в погонах. Но ее рюмка коньяку до четырех утра осталась нетронутой. - То молчание мне было ближе, - говорит Трошин, - а на банкете выросла привычная стена между двумя мирами. Вот и все. А теперь позвольте нам собраться в дорогу. И он закричал: - Кетка! Белая лайка с черным пятном на груди будто ждала зова. Почти упала к ногам хозяина, а услышав: "Ну что, поедем на охоту?" - залаяла и забегала по квартире. "От соседского мальчишки досталась, - смеется Владимир Константинович, - он назвал ее именем одноклассницы - Кето. Влюбился в нее, а девочка не ответила взаимностью, вот Кетка нас и влюбила. По уши". Пока он рассказывал, лайка в зубах принесла ошейник, мол, в лес хочу. Утром они туда уехали. До первых снегов, когда с женой Раисой Тимофеевной и влюбленной Кеткой соберут последнюю алую от морозов калину.