МИР НАРОДАМ

Сегодняшний раскол, быть может, менее эмоционален, но никак не менее глубок, чем в дни гуманитарного бомбометания 1999 года. Да и суть одна. В то время как политические и духовные лидеры Запада видят что в акциях 1999 года, что в наконец-то свершившейся сдаче Милошевича величайшей важности шаги к установлению нового, более справедливого мироустройства, лидеры России не видят в том ничего, кроме самоупоенной дури, основанной на игнорировании как простейших приличий, так и вполне очевидных прагматических соображений - а равно и более чем прозрачных исторических аналогий. В церковнославянском языке есть слово "прелесть", обозначающее духовное состояние, при котором чем более человек подпадает под власть беса, тем более уверяется в своей святости. В качестве встречного возражения можно указать, что чем более русские погружаются назад, в трясину тоталитаризма, тем менее они способны понять все величие осуществляемого Западом прорыва вперед, к торжеству международного гуманитарного права. Глубинная суть миросозерцательного раскола - в отношении к процессу становления всемирной власти. На Западе это становление приветствуется, в России - не очень. Причем дело вряд ли в одних соображениях практического и эгоистического характера, хотя, вероятно, и они присутствуют. Та прелесть, в которой пребывает Запад, его готовность в упор не видеть очевидно странный характер и еще более странные последствия своих миротворческих подвигов может объясняться чувством острой потребности в мировом правительстве, чувством его безусловной необходимости. Если это чувство делается достаточно сильным и всеобщим, готовность закрывать глаза на изъяны грядущей власти приходит сама собой. См. историю диктатур, устанавливаемых на обломках анархии и пользующихся всеобщей поддержкой граждан, утомленных безвластием, - "Прямые были страсти, // Порядка ж ни на грош. // Известно, что без власти // Далеко не уйдешь". Но старый миропорядок, основанный на безусловном суверенитете национальных государств, и стал рассматриваться Западом как воплощение анархии и хаоса, как анахронизм, беды и несчастия причиняемые которым не могут быть более терпимы. И тут же Западу увиделось, как близка к осуществлению великая мечта - "Вечный вселенский мир обеспечен. Отныне есть на земле одна срединная власть, которая сильнее всех прочих властей и порознь, и вместе взятых. Международное право имеет, наконец, недостававшую ему доселе санкцию. И отныне никакая держава не осмелится сказать: война, когда я говорю: мир. Народы земли - мир вам!" Ради становления величайшего и благодетельнейшего института всемирной власти как не закрыть глаза даже и на самые странные шероховатости. Хотя вышеприведенная речь принадлежит главному герою сочиненной В.С. Соловьевым "Краткой повести об антихристе", вряд ли причина критического отношения российских политиков к гуманитарным свершениям заключается в острой мистической проницательности Г.А. Зюганова или Б.Е. Немцова. Скорее дело в том, что сегодня в России, не имея сколь-нибудь внятной национальной власти, более естественно стремиться к тому, чтобы появилась она, своя, и именно с ней, а не с какой-то непонятной всемирной связывать свои упования. Ресурс утопического энтузиазма, без которого крайне трудно видеть подвиги миротворцев и гаагской Карлы-Марлы в одном розовом цвете, в России подорван вдвойне - сперва семидесятилетней утопией у власти, затем разочарованиями посткоммунистического периода. Тезис "всякая власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно" стал очень доходчив до россиян, а какая же власть абсолютнее, чем всемирная. Наконец, миротворческие цветочки, наблюдаемые ныне на Балканах, порождают у скептических россиян естественные раздумья о том, каковы же будут ягодки. При таком охлажденном состоянии умов вряд ли можно рассчитывать на понимание Россией прекрасного нового мира.