В Академии русского балета имени А.Я. Вагановой начались репетиции выпускной программы. Этот выпуск станет первым для исполняющего обязанности ректора академии Николая Цискаридзе. Народный артист России рассказал корреспонденту «Известий» об изменениях, произошедших в академии за четыре месяца его руководства.
— Как распределены обязанности между вами и новым художественным руководителем академии Жанной Аюповой?
— Я не понимаю, когда говорят о распределении обязанностей: это глупо. В вузе есть глава — ректор, отвечающий равнозначно за все: как за образование и творчество, так и за ремонт, всю административную часть. У меня есть первый проректор — Жанна Исмаиловна. Кандидатура Жанны была встречена профессионалами с восторгом, потому что все ценят высокий уровень ее мастерства как артистки и прекрасно знают ее как человека.
У меня с ней нет профессиональных расхождений: мы выучены в одном ключе, потому что она — ученица Нинель Кургапкиной, а я — ученик Марины Семеновой, а это любимые ученицы Вагановой. Мы с Жанной всегда были в очень хороших приятельских отношениях, с большим уважением и теплотой друг к другу относились. Это очень помогает в работе.
Жанна отвечает за все, что касается творческого образования и производственной практики, когда меня нет, или когда я есть, но в данный репетиционный момент мне надо смотреть на правую сторону, а ей — на левую.
— Будет ли расследование по факту нецелевой растраты 60 млн рублей, которая была обнаружена в ходе проверки академии Министерством культуры?
— Конечно, такая сумма для учебного заведения — это не просто много, а очень много. Но разбираться с этим должно Министерство культуры — обращаться в прокуратуру, если посчитает нужным. Это не в моей компетенции.
— Проверка выявила еще ряд нарушений. Сроки их исправления назначены?
— Да, мы все исправляем сообразно плану и отчитываемся. К сожалению, не все так просто, потому что потраченные финансы не вернуть. В первую очередь мы устраняем нарушения, касающиеся образования. Мы избрали ученый совет — это большой шаг вперед. На днях должно состояться первое совещание.
— Этот орган сможет влиять на решения ректора?
— Конечно. Если проводить параллели, то ректор — это президент, ученый совет — дума. Они не могут существовать друг без друга. Если ученый совет не проголосует за какое-то решение, оно не будет принято. Сейчас нам надо делить заново кафедры: у нас на одной из кафедр числятся 42 преподавателя. Если рассказать об этом в других вузах, все будут смеяться: таких кафедр просто не существует. Здесь нарушение на нарушении сидит и нарушением погоняет. Чтобы все это исправить, нам нужно решение ученого совета.
— Почему предыдущий созыв ученого совета был признан Минкультуры нелегитимным?
— Под каждым решением, которое принимает ученый совет, должны ставить подписи входящие в него люди. Протоколов заседаний ученого совета не было вообще: решения есть, а протоколов заседаний нет. Были на самом деле эти люди на заседании, не были — уже вопрос спорный. Если документы не в порядке, то все может быть оспорено. В позапрошлом году скончался один из выдающихся педагогов, член ученого совета. Вместо него за целый год никто не был приглашен. А это уже нарушение.
— Каким образом выбирали новый состав ученого совета?
— Были голосования, конференция. Одна дама из преподавателей сказала, что у них подобное впервые происходит. У меня в начале работы, когда я со стороны смотрел на происходящее в академии, было ощущение, что я нахожусь в плохом мультике, где есть бабай, который всех стращает и запугивает, а все остальные боятся даже слово произнести. Когда я педагогов, выпускающих классы в этом году, спрашивал, какой бы репертуар они хотели бы взять, они на меня смотрели испуганно и говорили: «То, что скажете вы».
— Педагоги не имели права голоса?
— Нет, вообще. Во времена, когда учился я (Цискаридзе окончил Московское хореографическое училище. — «Известия»), были педагоги такой квалификации, что Софья Николаевна Головкина (директор училища в 1960–2001 гг. — «Известия»), будучи очень умным, мудрым и властным руководителем, все равно всегда спрашивала их мнение.
Здесь в основном работают люди, которые старше меня. Наверное, кому-то приятно иногда поиграть в начальника и приказать, но лично мне это чуждо, я другой человек. Я хочу, чтобы понимали: мне не надо доказывать никому, кем я являюсь в балете. Поэтому мне проявлять власть над людьми, с которыми работаю, — глупо. Я могу сказать не просто строго, а очень неприятно, но зачем? И результат не будет такой хороший. Мне — человеку, которого унижали столько лет, над которым издевались, — это просто противно, я это терпеть не могу.
— Теперь педагоги перестали бояться?
— Мне недавно рассказали, что педагоги академии нынешнее время называют «оттепель». Мне очень приятно это слышать. Действительно, какие-то ключевые моменты изменились. Для меня профессия на первом месте: никогда не пойду ни на какой сговор, если это как-то вредит профессии. А что касается человеческих взаимоотношений, то для меня они начинаются исключительно вне рабочего места.
Мне на работе человеческие отношения не нужны: у меня есть уважение к профессионализму и есть отрицание непрофессионализма, неточности. По-другому я не мыслю. Тот, кто плохо работает, — нравится он мне или не нравится — будет нести за это ответственность. Если человек хорошо работает, то у него проблем не будет. А крещу ли я с ним детей, пью ли шампанское по вечерам — это уже никого не касается.
— С чем вы связываете уход проректора Алексея Фомкина?
— Как только я пришел, с первого дня он и все его знакомые начали подрывную деятельность. Он стал вести агитацию за себя, бороться за власть. Люди, наблюдавшие это со стороны, понимали, что человеку ничего не нужно, кроме кресла. Но в какой-то момент он перегнул палку, особенно с письмом, которое оказалось подлогом. Когда все это происходило, г-н Фомкин организовал пресс-конференцию, еще и пошел на нее. Этим он нарушил трудовой распорядок, прописанный в договоре, который у него со мной был заключен. Он не имел права ничего такого делать по законодательству: ни организовывать, ни ходить без разрешения, а я такого разрешения не давал.
И к тому же он не имеет права прогуливать работу. Я был вынужден зафиксировать прогул и нарушение трудового договора. После этого он срочно заболел на две недели. Наверное, решал, что делать. Он прислал мне SMS, где извинялся и объяснял, кто его заставил идти против меня, что лично он ничего против не имеет и готов со мной работать. Я ответил, что пусть соберет пресс-конференцию и заявит об этом так же публично, как только что наговаривал на меня. Через две недели он пришел и написал заявление об уходе. Ведь у них был расчет: если они все резко уйдут, то работа остановится. Такого не произошло. Расчет был неверный. Извините, но все в академии хорошо.
— Вам известно, как появились подписи под коллективным обращением к президенту с просьбой отстранить вас от должности, которое Минкультуры признало подложным?
— Педагоги в первую секунду моего появления просили, чтобы первым проректором осталась Алтынай Асылмуратова. Я сказал, что есть рекомендация Министерства культуры по поводу другого, очень уважаемого человека (прима-балерины Мариинского театра Ульяны Лопаткиной. — «Известия»). Назначать художественного руководителя — в моей компетенции.
Оставляя Алтынай в должности, я не выполнил рекомендацию министерства, поэтому мне нужно было обращение от коллектива, чтобы я своему начальству мог сказать: «Я очень уважаю кандидата, которого вы рекомендовали, но я в данной ситуации прислушался к мнению коллектива». Педагоги согласились написать такое обращение. Подписался весь профессорско-преподавательский состав. Но, как мы теперь знаем, письмо было подменено.
— Но письмо подписали и артисты Мариинского театра.
— Артисты Мариинского театра могут делать, что хотят. Мы — другой субъект. И совершенно неизвестно, какое письмо подписывали эти артисты: бланк, где они ставили подписи, абсолютно другой.
— Уже готовитесь к предстоящим выборам на должность ректора?
— Сейчас я вообще не думаю об этом. У меня весь апрель, май будут экзамены и концерты, в июне — концерт и выпускные. Думать еще о выборах у меня нет не то что сил, времени даже. Выборы — очень долгая процедура. Нельзя проводить их без документов — так, как было сделано когда-то здесь. Я хорошо знаком с трудовым законодательством, не хотел бы совершать эти ошибки.
— Список соперников известен?
— Пока у нас есть заявление от одного человека — бывшего солиста Мариинского театра Бориса Бланкова. Когда будут выборы, вынесем его кандидатуру на голосование, и я уверен, что будут еще претенденты.
— Скоро вступительные экзамены. Как обстоят дела с набором?
— Недавно мы впервые проводили акцию: к нам приехали дети из Ленинградской области, которые участвуют в танцевальных коллективах. Для них это большой стимул: они побывали в стенах легендарной академии, посмотрели, как занимаются ученики. Не все смогли приехать, но те, кто был, расскажут об академии своим одноклассникам. 1 апреля из Алтайского края приедет группа из 20 человек, занимающихся хореографией в Доме пионеров. Нас даже просили мальчиков посмотреть на предмет поступления.
Я также придумал проект с выпускницей Академии Екатериной Щелкановой, у которой есть фонд «Открытый мир». Она помогает некоторым детям из детских домов учиться здесь. У нас сейчас два таких ребенка. Мы хотим, чтобы она проехала по стране и поискала талантливых ребят, которые могли бы попробовать поступить к нам. Я бы сам с удовольствием поехал вместе с ней, но у нас экзамены.
— Летом педагоги Академии преподают на различных сезонных курсах. Эта практика продолжится?
— По законодательству мы не имеем права кому-то запрещать делать что-то во время отпуска. Это абсолютно их личное дело, где они хотят преподавать. Но под «шапкой» Академии русского балета таких поездок больше не будет. Когда мне звонят некоторые сомнительные личности с таких курсов и говорят, что им бывший ректор дал на это разрешение, я спрашиваю, есть ли у них договор. Тогда они заявляют, что пригласят педагогов и без меня. Ради бога, я никому не запрещаю. Единственное, упоминать название академии они не имеют права. Под брендом академии без договора теперь никто ничего делать не будет.
— Насколько внимательно вы следите за судьбой Анжелины Воронцовой и Дениса Родькина, педагогом которых вы были в Большом театре?
— Денис ко мне приезжает, я с ним репетирую иногда. Что касается Анжелины, то она регулярно приглашает меня на свои репетиции, я посещаю почти все ее выступления. С моей точки зрения, в этом поколении нет танцовщицы более талантливой и красивой, чем она. То, как повел себя Большой театр в последний год с этой уникальной девочкой, — позор. А то, что Большой театр оставил себе взамен Воронцовой, просто смешно обсуждать. Я не стесняюсь этого мнения и всегда буду говорить так.
Анжелина с самого начала была экстраординарным ребенком. А когда я стал готовить первую роль с Денисом, меня все отговаривали, убеждали, что у меня не выйдет. Сегодня же у него нет свободного времени, чтобы просто ко мне приехать в гости: он очень много работает, его много куда приглашают. На сегодняшний день это один из главных премьеров Большого театра, несмотря на то что ставку премьера ему так и не дали.
У него партия Зигфрида в «Лебедином озере» была готова три года назад. Три года я добивался ввода. Роль давали всем кому не лень. Когда Света Захарова пригласила Дениса к себе в партнеры и приехала в Мариинский театр с «Кармен-сюитой», все увидели, насколько он потрясающий и как Большой театр пытается из принца сделать характерного артиста только потому, что он никогда не стесняется сказать, что он ученик Николая Цискаридзе. После успеха в «Кармен-сюите» Дениса пригласили на фестиваль в Мариинский станцевать Зигфрида. Руководство Большого театра моментально подсуетилось и тут же дало ему «Лебединое», чтобы только не сказали потом, что они его зажимают.
Что ни делали, как ни уговаривали, но ни Анжелина, ни Денис меня не предали. Они лучшее, что есть на сегодняшний день в этом поколении по своему дарованию и экстерьеру. Я за них очень горд.