Воспоминание о Рахманинове
Михаил Плетнев дал в Москве сольные концерты, приуроченные к 145-летию со дня рождения Сергея Рахманинова. Обозреватель «Известий», посетив первый из двух вечеров, убедился, что среди интерпретаторов музыки «последнего романтика ХХ века» Плетневу по-прежнему нет равных. Но даже в столь ярком и близком ему репертуаре индивидуальность пианиста всё равно выходит на первый план.
В первом отделении прозвучали три ранние пьесы-фантазии, две «Салонные пьесы», а также пять прелюдий из 23-го и 32-го опусов и до-минорная этюд-картина 1916–1917 годов. Компоновка номеров на первый взгляд кажется случайной, но на самом деле здесь есть логика: и драматургическая (Плетнев сопоставляет контрастные пьесы, формируя собственные циклы), и, условно говоря, биографическая.
Начав со знаменитой до-диез-минорной прелюдии, написанной 19-летним Рахманиновым, пианист последовательно проводит слушателей к одному из последних произведений Сергея Васильевича перед эмиграцией. А монументальная Первая соната, исполненная во втором отделении и завершившая основную программу, добавляет к этому еще одну линию: от миниатюр к масштабному высказыванию, от частного — к всеобщему (известно, что, создавая сонату, композитор опирался на сюжет «Фауста»).
В случае с любым другим исполнителем такая программа могла бы называться «Портрет Рахманинова». Но сольное выступление Плетнева — это в первую очередь портрет самого Плетнева. Не стремясь к нарочитой оригинальности трактовок, Михаил Васильевич тем не менее сразу узнаваем благодаря особой, «плетневской» эмоциональности. У него не радость, но, скорее, воспоминание о радости; не боль, остро ощущаемая здесь и сейчас, а глубинный трагизм, исполненный смирения и осознания несовершенства мира…
Не всегда это бывает вполне органично, если исходить из замысла и мироощущения самого композитора. И не всегда произведение раскрывается по-новому. Упомянутая до-диез-минорная прелюдия прозвучала у Плетнева, в общем-то, ожидаемо, разве что грозные октавы обрушивались не столь яростно, как это любят делать молодые пианисты. Но в тех сочинениях, где происходит выход на философское обобщение — в той же «фаустовской» сонате или этюде-картине, — Плетнев демонстрирует сияющие высоты мастерства и глубины смысла.
Излишне говорить, что вне зависимости от произведения каждая нота, извлеченная музыкантом из любимого рояля Kawai (артист возит его за собой на все концерты), очаровывает. Особенно — мерцающее pianissimo. А виртуозные моменты, коих у Рахманинова немало, звучат настолько органично, что о технической сложности даже не задумываешься…
В последние годы Плетнев, некогда оставивший пианистическое исполнительство ради дирижирования, а затем триумфально вернувшийся к роялю, всё чаще выходит на сцену в своем первоначальном амплуа. И всё же фортепианные выступления Михаила Васильевича — по-прежнему «дефицит». Неудивительно, что билеты на оба вечера в Филармонию-2 были распроданы стремительно.
Публика, впрочем, пришла не светская, а своя, филармоническая, которая селфи не делает и знает, когда можно аплодировать. Поэтому взаимопонимание между артистом и слушателями было исключительное. Не обошлось и без финальной стоячей овации, тем не менее не убедившей музыканта сыграть больше двух бисов — фактически общепринятого минимума для успешного концерта.
Зато те два были превосходны: редко исполняемый «Восточный эскиз» Рахманинова и, по принципу контраста, знаменитый до-диез-минорный вальс Шопена. Завершить монографическую программу произведением другого композитора — решение неожиданное, но по-своему оправданное: мол, смотрите, вот откуда вырос Рахманинов. А впрочем, это и неважно. У Плетнева главное — не концепции, а музыка.
