Плотины, экскаваторы и романтические арки Пиранези
Прошлое часто оказывается бездонным, если оно небезразлично. В столичной «Галеев-галерее» представлено творческое наследие Юрия Великанова — ленинградского художника-графика, чья ранняя смерть в 1934 году прервала блистательную карьеру на самом взлете.
В отечественной истории искусства особое место занимает так называемая ленинградская графическая школа. Это явление, прямиком происходящее из Серебряного века и традиций «Мира искусства», достигло наивысшего расцвета в 1920–1930-е годы. Имена Зинаиды Кругликовой, Дмитрия Митрохина, Анны Остроумовой-Лебедевой, Владимира Конашевича, Николая Тырсы, Владимира Лебедева, Юрия Васнецова и еще ряда авторов, работавших в ту пору на берегах Невы, давно стали легендарными. Нетрудно догадаться, что закат ленинградской школы (если вообще можно говорить о закате, поскольку в том или ином виде тогдашняя эстетика дожила и до наших дней) был связан не с творческим кризисом, а с директивными методами управления искусством.
Каждый из художников той плеяды достоин отдельного внимания и особого разговора. Но и сам круг достославных авторов требует уточнения, несмотря на неплохую изученность этого феномена. Судя по нынешней выставке, список важных имен необходимо дополнить именем Юрия Великанова. Собственно говоря, оно и так фигурирует в этом списке: Великанов нередко упоминается в монографиях, его работы хранятся в Русском музее, в ГМИИ имени Пушкина, в других музейных фондах. Однако никогда прежде этот художник не оказывался в сфере персонального внимания. Единственная его выставка состоялась в ГРМ в 1934 году и была посмертной. Юрий Великанов немного не дожил до своего 30-летия — и в этом, пожалуй, состоит главная причина некоторой недооценки его творчества. Он слыл весьма многообещающим графиком, и преждевременная кончина породила мнение, что он не успел достичь своих вершин. Насчет вершин судить действительно трудно, но когда перед глазами оказывается более или менее представительная подборка его работ, становится понятно, что и сделанного достаточно, чтобы оценить Великанова по достоинству.
Его отчислили из Академии художеств, преобразованной в ту пору во ВХУТЕИН, с формулировкой: «За время пребывания в институте проявил себя как замкнутый индивидуалист — не общественник». В этом кадровики, пожалуй, не ошибались. Несмотря на то что среди последующих работ Юрия Великанова найдутся графические серии, посвященные «стройкам социализма», вся его манера противоречит коллективистскому бодрячеству, навязываемому сверху. Этот художник был завсегдатаем музеев и библиотек; в его арсенале встречаются приемы из средневекового и ренессансного искусства, парафразы из византийских икон и персидских миниатюр. Его можно смело назвать последователем мирискуснических тенденций — с тем лишь уточнением, что эту линию он воспринимал не как архаическую, а как живую, требующую развития. Потому и сюжеты он брал не столько из исторического прошлого, сколько из повседневной жизни — будь то уличные сценки, городские пейзажи или упомянутые индустриальные мотивы. Однако за повседневностью у него всегда крылся обширный «культурный код», никак не связанный с установками партии и правительства. Даже в литографированном альбоме под названием «Свирьстрой», где сплошь плотины и экскаваторы, легко угадываются романтические арки и темницы великого Джованни Пиранези.
На художественном сленге таких авторов, как Юрий Великанов, именуют «тонкачами», то есть людьми, склонными не к внешним эффектам, а к внутренним тонкостям. Это качество выражалось у него и в разнообразии технологических приемов (он работал в литографии, в линогравюре, в меццо-тинто, в «мягком лаке» — всего не перечислить), и в приверженности к сдержанным колоритам: как известно, чем строже ограничения по цвету, тем изощреннее надо быть художнику, чтобы добиться требуемой выразительности. Прорыв в яркий цвет произошел у Великанова лишь незадолго до смерти: его акварельная серия «Детское село» насыщена синими и зелеными тонами. Небо, трава, деревья — все это превращается в гимн земному существованию. Между тем речь идет о туберкулезном санатории, где автор проводил свои последние месяцы и недели... Великанов хотел успеть сделать на основе этой серии гравированный альбом — не вышло. Также не получилось у его поклонников выпустить посмертную монографию о Великанове. Да и вообще, на дворе стоял тогда знаменательный 1934 год, начиная с которого в Ленинграде все гайки были завернуты до предела. Оказалось впоследствии, что для этого художника период полузабвения затянулся намного дольше, чем для его друзей и коллег по цеху. Будем надеяться, что нынешняя выставка станет началом другого периода — периода «вспоминания».
