И Баста!

В издательстве «Городец» вышла первая стихотворная книга самого известного рэпера страны Василия Вакуленко — он же Баста. Почти у всякого хорошего поэта, вне зависимости от объема и разнообразия творческого наследия, есть «визитные» строки, прочно впечатывающиеся в читательскую память и так ли или иначе отражающие нерв его поэтической речи и силу голоса. Не обязательно «Бессонница. Гомер. Тугие паруса», применительно к нашему герою это было бы слишком торжественно, так что «Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли, всё равно. Крошка Мери, пей коктейли, дуй вино» у Мандельштама, «И голубые комсомолочки, визжа, купаются в Крыму» у Георгия Иванова, и неожиданные, взбудораженные: «Лучший вид на этот город, — если сесть в бомбардировщик» у Бродского, «Зароют, а не похоронят. У перекрестка трех дорог. И только пьяный грай вороний. Взлетит на запад и восток», — у Всеволода Емелина.

У Басты, чьи авторские отчисления и совокупные тиражи позволяют покупать футбольные клубы, это конечно, «Сансара»: «Когда меня не станет — я буду петь голосами. Моих детей и голосами их детей. Нас просто меняют местами. Таков закон сансары, круговорот людей». О восточной мудрости и детях никогда не лишне вспомнить, и вот полнокровные, свежие молодые люди, а других на концертах Басты не замечено, трансово покачиваясь, подвывают, пронзая тьму огоньками зажигалок как поминальными свечами. Жутковато и задушевно. «О-о-ой, мама, о-о-ой».

Можно ли считать рэп поэзией, кому и чему он наследует, — только ли чернокожему Бронксу, или еще и труверам, силлабическим виршам времен Симеона Полоцкого, а то даже авторской песне? Исписаны килобайты, однако ответ по-прежнему не очевиден. Еще бы — в жанре работают авторы неравной силы дарования, уровня образования и общего культурного багажа. К тому же, как давно сформулировали мэтры, поэзия должна быть немного глуповата, истерична и перегрета, она ищет территории, отвоевывает новые просторы, помогая каждому новому поколению осмысливать вечные вопросы про любовь, дружбу, счастье, одиночество, смерть.

Частного человека с его индивидуальным миром камор, печальных желтых лестниц, паутинных снов и щебетов во тьмах в качестве субъекта высказывания вытащили на белый свет модернисты: это и самоупоенный мир Цветаевой, и поющий с голоса (пока «густопсовая сволочь пишет») Мандельштама, и интеллектуальный, многоплановый, не лишенный снобизма и позднесоветского интеллигентского мачизма мир Бродского, и «полубратковский», романтизирующий безликий промышленный Вторчермет мир Бориса Рыжего. Баста не пользуется «дворовой лирикой» как фактурой, он пишет так, как написал бы самый что ни есть настоящий дворовый поэт и кладет это на бит:

«Ты с другим, а я погиб, Юля,

И мы с ним кровные враги, Юля,

Потому что не со мною ты, а с ним, Юля, Юля», —

пусть их рассудит пуля»

На первый взгляд, лирический герой Басты — типично рэперский: категорически не интеллектуал и ни разу не интеллигент, он выглядит продуктом унылых индустриальных окраин, тех самых, где отцы квасят на лавочках, реальные пацаны ровно базарят, а подростки фигурно плюются в собак. Вот вам и «правда с улицы, это не тема для программы умники и умницы», а вот «гангстерская», почти как у афроамериканских исполнителей, зарисовка из суровой жизни лишенца с юных лет, обреченного на криминал: «Я вырос там, где ночью город не спит. И прогулка по мостовым — это реальный экстрим. Где понятия просты и вроде ноль перспектив. Но наши пацаны с нуля неслабо уходят в отрыв». Прослеживаются и другие приметы жанра: агрессивный и нарочито огрубленный язык, ярко выраженная эмоциональность, восклицательная интонация, протест, даже, когда, казалось бы, особо не о чем протестовать. Но это лишь на первый взгляд.

Разница в том, что «простонародный» герой Басты — вырвавшийся из пролов селфмейд-мен: самодостаточный, сумевший найти дело по душе, заработавший на апероль и устрицы своим талантом, располагающий обширным кругом друзей, состоявшейся, эмансипированной подругой и спортивным хобби с примесью экстрима:

«Ты не звонишь, едешь в Париж,

Я не звоню, прыгаю с крыш».

Он — успешный буржуа, преодолевший инерцию своей среды (например, склонность к скопидомству, привычку себя одергивать, чтобы люди, не дай бог, ничего не подумали), но не растерявший корневых ценностей. Например, он патриот своего города:

«Это Ростов, здесь начинается Юг.

Залетный, оставь дома понты и пух.

Здесь уважают за дух и ценится нутро,

Люди помнят добро, пусть вас хранит Бог».

Он — компанейский парень, знающий толк в «культурном досуге»:

«Садовая, «Ассорти», мы на втором этаже

Курим кальян, пуэр готов уже,

Это мне по душе, шумим, забив на правильный тон,

Есть за что перетереть — не виделись давно».

И не простак какой-нибудь, а сложная противоречивая натура, вынужденная преодолевать призывы танатоса:

«Мама, меня манит пламя тьмы из самых глубин,

Мне либо всё, либо ничего, не по мне пригубить,

Я прикурю от вулкана, жадно туманом затянусь,

Я эгоист и поэтому самоубьюсь под атомный блюз».

Лирический герой Вакуленко ровно такой, каким себя ощущает или хотел бы ощущать типичный представитель современного городского масскульта, а стихи... Да причем тут стихи?

Как сформулировал поэт Виктор Куллэ, не секрет ведь, что после символистов, после приторной музыкальности условного Бальмонта, после чистой глоссолалии, писать фонетически красиво, искусно используя аллитерации, стало чуть ли не неприлично. У Михаила Айзенберга были строки: «Ходасевич — скрип уключин. / Я его переиграю: / вовсе голос обеззвучу».

Баста не обеззвучил, он сделал субъектом высказывания человека из толпы, отдав безусловную дань еще одному глубоко укоренному в народе жанру — праздничным застольным здравницам.

Автор — литературный критик, обозреватель «Известий»

Позиция редакции может не совпадать с мнением автора