Баба-бес и иже херувимы
Новый роман «мистического бытовиста», известного уральского поэта и одного из самых обсуждаемых сегодня прозаиков едва ли обманет поклонников творчества, как бы искусно он ни маскировался под современный городской гротеск. Екатеринбург, хрущоба на окраине, мать-одиночка Прасковья треплется с курильщиком на соседнем балконе. Из «пешечного» диалога (слово, кстати, авторское, это когда болтают про малозначимые детали быта и биографии) узнаем, что Прасковьину съемную квартиру то и дело заселяют какие-то разведенки с детьми, только каждые четыре месяца постоялицы меняются. При этом чтобы вещи и мебель перевозили — никто не видел, но мало ли, бывает — у них там, может, приемник-распределитель для жертв домашнего насилия.
«Палево», — думает Прасковья, и неспроста. Вскоре у нее начинается линька, и двухсотлетняя демонесса оказывается в новом теле, что, в общем, тоже имеет свои издержки. Высокая, дородная, положим, брюнетка однажды просыпается миниатюрной юной блондиночкой, да еще и с документами на имя Кристины Ковровой. «Что мне с этим делать? Такими кулачками только с гномиками драться, с таким личиком только херувимов соблазнять!» — жалуется она подружке, такой же, как она, бесовке по имени Надя.
Перемещаясь между сущностями, одна из которых влачит полусонное земное существование, а вторая долго не идентифицируется, роман ищет выход в нелинейных сюжетных ходах, связанных с эзотеризмом. При всей забавности коллизий, это довольно дискомфортный по своей консистенции мир, отсылающий к «Альтисту Данилову», где ведьма и оккультрегер Прасковья — просто родившаяся в неудачное для больших дел время «младшая сестра».
Но если герой Владимира Орлова, демон по отцовской линии и уроженец Ярославской области по материнской, был отправлен обратно на Землю из-за происхождения, то Прасковья и Надя попросту выпали из ада, там ведь «настолько тесно, что кого-нибудь то и дело сюда выдавливает».
— Это как в нашем городе сейчас: если кто лишним становится, то просто переезжает куда-нибудь в центр или в Москву. А в раю пусто, как в краеведческом музее, если не пришла пора школьных экскурсий. Есть подозрение, что в раю, кроме самих ангелов, никого, собственно, и нет, — шутят подружки.
Поскольку люди погрязли в грехе и тосклятине, а колдовать себе дороже (из-за ерунды можно схлопотать «обратку»), демонам ничего не остается, как приглядывать за людьми, и делают это они при помощи гомункулов, спрятанных в теле никогда не вырастающих детей херувимов, миссия которых — бороться с мутью. Муть, по Сальникову, — это квинтэссенция бездарности и скуки, а потому жить она может повсюду — в вывеске, телепередаче, альбоме членов Союза художников, семье, коллективе, инструкции. Чтобы ее искоренить, гомункулы и оккультрегеры внушают переосмысление, но дело идет туго.
— Русская реальность так выстроилась, что двигать можно не только в позитив. Можно углубить тоску, отчаяние, и в этих тоске и отчаянии начинает светиться надежда, у нас люди от депрессняка начинают получать своеобразное удовольствие. Чем беспросветнее, тем светлее, — рассуждает Прасковья.
— Всё равно это уже скучно, — парирует Надя. — Взять пример Питера. Можно как у них сделать. Кто-то там просто и красиво переосмысляет всё в Васю Ложкина и «Свиное рыло».
— Так то Питер!
Пожаловавшись и осушив вторую бутылку, бесовки отправляются спать...
Если Владимир Орлов создавал плотный, отзывчивый, эмоционально-связанный и разнообразный аналоговый мир, где бьющему баклуши бесу Данилову в конце концов вменили на сатанинском суде полную профнепригодность, то Сальников оперирует атомизированным и одновременно хаотичным пространством, где силам толком нечем заняться. Строя сюжет на невозможности сбора жатвы — а со времен Гофмана и Шамиссо дьяволические посланцы всё-таки являлись к людям с этими целями — автор «Петровых в гриппе» назначает им важную работу: сакральные сущности пытаются предотвратить воцарение тупости, которая пожирает мир изнутри.
В этом вклад писателя и болевая точка современного литпроцесса — населяя сюжеты гомункулами, пионерами-вампирами, кикиморами и диковинными «сестромамами», читателю то и дело открывается реальность, где невозможна ни настоящая божественная комедия, ни человеческая трагедия — и эта недостаточность сама по себе становится источником трагикомичного мироощущения. Написанный немного впопыхах «Оккультрегер» будет интересен и поклонникам Орлова, и фанатам «Петровых». Книга раскрывается в попытке заземления сакральной реальности — только такой мир возможен при тотальном стирании семантических границ, свойственных нашему времени.
Автор — литературный критик, обозреватель «Известий»
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
