Если все русские писатели вышли из гоголевской шинели, то Эдуард Вениаминович Лимонов — из пушкинской фразы «Ай да, Пушкин, ай да сукин сын»! В ЭВЛ (этой аббревиатурой охотно пользуются многочисленные друзья-соратники-почитатели) множество загадок, но главная из них — непрекращающееся личностное становление, которое он сделал основной темой своего творчества. Презентация первого тома самого полного на сегодняшний день собрания стихотворений и поэм Лимонова издательства «Питер» состоится 18 марта.
Ворвавшийся в литературу с романом-самоутверждением в пейзаже не то, чтобы вытоптанной почвы, а уже лимбического зазеркалья, где оставаться русским почему-то проще из-за заграницы, Лимонов явил читателю эгоцентричного, щедрого, отточенного как дамасский клинок героя, доселе не ночевавшего на страницах большого русского романа. По-декадентски нарциссический и маскарадный, с толстовской жесткостью сметающий условности, Эдичка увлек и пионеров, и пенсионеров. Романом зачитывались, и несмотря на всю одиозность сюжета, Эдичку принимали — рефлексирующий bad-boy и неудачливый ловкач (ну что за радость жить в Америке на пособие с прекрасной, но вечно изменяющей Еленой?), притворяющийся «парнем, который не пропадет», обжигал какой-то странной ноткой светлого отчаяния, роднившей его с веселым Генри Миллером и мрачным Селином.
Стихи Лимонова, а разрозненных по архивам текстов набралось на четыре увесистых тома по 500 страниц каждый, — логическое продолжение его прозы и мировидения. Тот же вымышленный, но исповедальный «человеческий документ» — ритмически рваный набросок лимоновской вселенной, изложенный замечательным телеграфным стилем:
«Тихо-тихо этим летом я проснулся
Встал, умывшись, продовольствия покушал
Надушился благовонными духами
И пошел мягкими шагами
В окончательно спокойное пространство
В окончательно спокойном я пространстве
Увидал ворон висящих
И воронам я сказал гудяще:
«О вороны это утро веще!»
И вороны отвечали мне: «Мы знаем!
Потому висим, а не летаем
Дни твои пойдут — но так же спящее
Окончательно спокойное пространство…»
(Не вошедшее в книгу «Русское», из архива Александра Жолковского)
Беспокойство, жажда постоянно обновляемой судьбы самозваного «мы — национального героя» вела его, заставляя ввязывался во все приключения, которые подкидывала ему действительность. И за любое из них он был благодарен, более того, в каждом старался находить нечто свое, чем можно похвастаться:
«Я в мясном магазине служил
Я имел под руками всё мясо
Я костей в уголки относил
Разрубал помогал мяснику я
Я в мясном магазине служил
Но интеллигентом я был
И всё время боялся свой длинный
Палец свой обрубить топором»
Жажда признания, происходившая не от честолюбивой попытки выйти в генералы, а от желания быть признанным самым славным малым не только вела его по жизни, но и воплощалось в слове — он должен был похвастаться так, как никто не умеет — небрежно, суховато и между делом.
Логично выстраивался дворец судьбы Лимонова. Из Харькова, где хвастовство было языком богемы, он приехал в Москву, где с напором провинциала ринулся в смогисты, переезжал из страны хвастунов Америки в самовлюбленную Францию, затем — на искрящиеся самолюбованием Балканы. Он создал самую нарциссическую в мире партию — элитарный клуб, крепкий кулак и едва ли не единственное в те годы по-настоящему неформальное политическое явление, противопоставившее унынию девяностых и конформизму нулевых волевой дух несмирившейся молодежи.
«Председатель земного шара» — называл себя основоположник футуризма Велимир Хлебников. «Наше имя — Эдуард Лимонов» — кричалка нацболов. Считается, что самоупоенный дух чужд нашей культуре, поскольку ей присуща скромность. Но это, конечно, не так — русская поэзия начиналась с тотального восхваления — державинской оды, продолжилась манифестарным поэтическим высказыванием пушкинского золотого века — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Оговариваясь, хвастался лирический герой Есенина («Я иду по полю, на затылке кепи»), безоговорочно — Маяковского («Смотрите, завидуйте!»), торжествующе — Блока («Да скифы мы, да, азиаты мы»). Даже изысканного Георгия Иванова с его лирически-эскапистскими нотами не обошло это поветрие: «Мы обольщаемся обманами и нам потворствует весна». Ну и наконец, Бродский: «Лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик». Плюс хрестоматийное — «Я памятник воздвиг себе иной, к минувшему столетию стеной».
Человек по европейски-расчетливого, трезвого ума Эдуард Лимонов сделал нарциссизм предметом самоанализа и очень по-русски, даже по-лесковски всерьез искал средств и поводов увековечить себя. Это «сработало»: конченый индивидуалист, он стал козырем и именем массового человека слома времен. Его жизнь и творчество — Одиссея, но Одиссея всегда заканчивается крахом, а он уцелел, спрятавшись за скалами, и невзначай внес вклад в русскую словесность — сумел быть обнаруженным другим, оставаясь самим собой.
Он открывал себя в новых и новых обстоятельствах, но когда они начинали наливаться металлом, как перышко, из них ускользал. Хотел быть железным суперменом, но не медным истуканом, а нержавеющим, титановым.
У Лимонова была масса соблазнов закрепиться в США или в Европе, но завоевав статус гражданина мира, он оставался русским, тянущимся к родной земле в ее частном, человеческом масштабе — когда родина не идеи, не фельдмаршал Кутузов и не священные камни, а «щель между кроватью в панельной пятиэтажке», где «разрытая бульдозерами при строительстве нового микрорайона мерзлая земля». Об этом с горечью и любовью писал в очередной раз обретший место в архитектурном памятнике XVIII века (СИЗО «Лефортово») Эдуард Лимонов.
«Русское»: из сборника «Кропоткин и другие стихотворения»:
Только кухню мою вспоминаю
А больше и ничего
Большая была и простая
Молока и хлеба полно /.../
Гости когда приходили
Чаще в зимние вечерами
Чаи мы на кухне пили
Из маленьких чашек. Жара...
Кухня потом пропала, «исчезла как стекло», — чужие люди, наверное, въехали. Или так, может, опустевшая и стояла, а то ли Петрович, то ли Иваныч с пресловутой судьбоносной телеграфностью сообщил об этом в бороду. Но да это все неважно. Была же, а значит, есть, и скорее всего, еще будет.
Автор — литературовед, журналист
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
