В последние годы наша литературная среда сильно изменилась, и не замечать этого больше невозможно. Перемены коснулись прежде всего стиля обсуждений. Они настолько очевидны, что порой их оценивают как проявление на литературном поле идей «новой этики».
Речь идет о бойцах литературного фронта, обстреливающих всякого сколько-нибудь заметного автора. Тональность обличений варьируется от светлой грусти до суровой отповеди, переходящей в площадную брань. Смысл многих высказываний, несмотря на саркастический тон, так и остается темен.
Всеобщее внимание привлек тот факт, что порицание адресуется писателям известным, а исходит оно от писателей, за немногими исключениями, да, малоизвестных. Объяснением такой асимметрии какое-то время была «зависть», поскольку тиражи и премии первых неожиданным образом трактуются как отобранные у вторых. Упоминался в этой связи и известный в теории литературы принцип «скандал как стратегия успеха». Последний преобразовался даже в эмоциональное «синдром Моськи». Истинны ли такие высказывания? Непростой вопрос.
Всякая истина многоуровнева, и не исключаю, что приведенные объяснения отражают один из ее уровней. Один — и не самый высокий. Потому что все перечисленные факты можно найти в любом времени, но массовый характер они приобрели именно сейчас. Из этого следует, что эти объяснения явно недостаточны.
Перед нами — явление, которое имеет объективные причины. По моему глубокому убеждению (и я не раз об этом писал), мы переживаем сейчас не просто смену одного стиля другим в границах так называемого Нового времени: речь идет об уходе Нового времени в целом.
Когда теоретики постмодернизма говорили о центонности современной литературы, «смерти автора», новой реальности, разрушении иерархий и стирании грани между профессиональным и непрофессиональным творчеством, они почему-то не обращали внимания на то, что в той или иной степени описывают поэтику средневековой письменности. Всякому, кто знаком со Средневековьем, сходство здесь очевидно.
Из этого подобия вовсе не следует, что нас ждет Новое Средневековье. Просто когда одна эпоха сменяет другую, она апеллирует к предшественнице эпохи демонтируемой. Так, преодолевая Средневековье, Возрождение опиралось на Античность, не имея при этом с Античностью глубинной связи.
Из перечисленных особенностей современной литературы в данном случае нас интересуют те, что связаны с иерархией и профессионализмом. Рассмотрим их подробнее.
Налицо массированная атака на иерархию как таковую, своего рода революция. Как всякая революция, это движение обладает достаточной степенью простоты, потому что лишь предельная симплификация дает ей шанс на победу. Так, социальная революция сводит многообразие общественных отношений к противостоянию угнетателей и угнетенных. Ее положительная программа состоит в замене одних другими. Разумеется, исходное положение вещей накануне революции обычно далеко от совершенства, но еще дальше оно от совершенства в результате революции. Как это неизменно бывает в революциях, дело кончается борьбой внутри вида. Революция пожирает своих детей.
Этот процесс по-своему закономерен, потому что длительное и непрерывное развитие искусства напоминает небоскреб: чем выше он становится, тем менее устойчив. Понятно, чем кончаются подобные эксперименты. Революция сметает все этажи, кроме первого. Потом начинается новая эпоха роста — и всё повторяется.
В этих обстоятельствах значима и другая черта, отмечаемая теоретиками постмодернизма: стирание граней между профессиональным и непрофессиональным. В настоящее время «сертификаты качества» писателей близки к исчезновению. Если прежде таким сертификатом могла быть публикация в авторитетном издании, то сейчас в этом нет большой необходимости: опубликоваться в интернете может любой — и попробуй докажи, что это не литература.
Интернет обеспечивает непосредственное соприкосновение фронтов. Раньше право на критику давала определенная подготовленность рецензента, но сейчас надобность в этом отпала. Всякий, кому не нравятся те или иные тексты, может предъявить автору свои претензии, притом — в той форме, в какой считает нужным. Можно сколько угодно говорить, что анализ любителя не тонок, что в руках его не скальпель, а дубина, но дубина в боевом столкновении — очень эффективный инструмент. То, о чем я говорю, происходит не только у нас: в последнее время о сетевом линчевании в литературе неоднократно говорил нобелевский лауреат Кадзуо Исигуро.
Было бы несправедливым во всем винить интернет. Интернет, вообще говоря, — это только средство. Подобно всем прочим средствам, оно попадает в руки человеку тогда, когда в этом возникает необходимость. Книгопечатание окончательно разрушило Средневековье, но меньше всего в этом следует винить Гутенберга. Гутенберг пришел ровно тогда, когда его, условно говоря, позвали.
Это — объективная сторона происходящего ныне. Есть, однако, и субъективная. Нетрудно заметить, что нападки на преуспевающих авторов носят обычно персональный характер. У таких авторов выискивают какие-то личные (чаще всего мнимые) проблемы — и начинают по ним прицельно бить. В качестве одной из таких проблем недавно засветился несуществующий плагиат.
Если в таких случаях как-то и представлена собственно критика, то она сводится почти исключительно к «ловле блох». Обычно — опять-таки мнимых. Подобные рецензии (как всякая ловля блох) лишены малейшего изящества и изнурительны — как для пишущего, так и для читающего. Процесс этот стайный, и за солистом быстро выстраивается группа поддержки.
Писатели-ругатели не готовы пользоваться имеющимися в литературном сообществе «лифтами» и предпочитают соорудить новые, забывая о том, что в конечном счете вопрос не в лифте, а в том, кто в нем едет. Критикуя (подчас справедливо) современные литературные иерархии, борцы за светлое литературное будущее в качестве альтернативы предлагают свои тексты. Об этих текстах за редкими исключениями не известно ничего — кроме того лишь, пожалуй, что их создателям они нравятся. И едут они, полны надежд, и собирают по этажам единомысленных, но главное разочарование их ждет в конце пути: выясняется, что лифт шел вниз.
Теоретически затея могла бы сработать при условии, что такой лифт — один, и едущий в нем — тоже один. Один нечесаный человек в дырявом свитере — это протест. Множество таких людей — это антисанитария.
Разговор об этом назрел — по крайней мере, в литературном сообществе. Очевидно, что речь идет об общемировых процессах. Но никакие общемировые процессы не отменяют человеческого достоинства, потому что оно — результат личного выбора. А еще важно помнить, что слово остается. Всякое слово. Достойное и — что хуже всего — недостойное.
Автор — писатель, лауреат литературных премий, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник ИРЛИ (Пушкинского дома) РАН
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
