Страстный взгляд в объектив

Выставка "150 лет испанской фотографии", открывшаяся вчера для зрителей в ГМИИ им. А.С. Пушкина, доказывает, что для создания образа страны достаточно нескольких десятков фотографий. Если, конечно, они подбирались долго и тщательно. На этой выставке есть весь джентльменский набор классической исторической экспозиции национальной фотографии: портреты державных особ, народные типы, историческая хроника, городские пейзажи, сельские сцены. Но есть и нечто большее, абсолютно испанское, что выделяет эту выставку из длинного ряда ей подобных. И речь не о снимках гордых тореадоров, публики, беснующейся во время корриды, или табора смуглолицых цыган, хотя и они присутствуют, а о той особой страстности, которая отличает старые фотографии, снятые в Испании давным-давно. Два пронзительных портрета более чем столетней давности - отец с умершим сыном на руках и отец с умершей дочерью. Один явно простолюдин, другой на вид человек состоятельный. У одного безумное лицо, у другого - гневное. Один покорен судьбе, другой не может с ней смириться. Зачем они фотографировались, для чего? Наверное, в память о главном событии своей жизни. Русский (причем - дореволюционный) фотограф если бы и снял родителей у детского гроба, то это наверняка было бы обличением бедности и социальной несправедливости. Поскольку первые русские фотографы были верны национальной живописной традиции художников-передвижников. А испанцы были верны своей, католической, полной экзальтированной мистики. Или вот портреты королевской фамилии. Державные особы сняты придворным фотографом-англичанином в эффектных позах, но какой принцессе XIX века, словно средневековой, припишут в подписи прозвище? А испанцы - пожалуйста: Инфанта Изабелла де Бурбон, прозванная Курносой. И портреты тореадоров подписаны так же: сначала - имя, потом - прозвище. Прозвище - чтобы простой народ опознать смог. Фотографии выставки, с одной стороны, поддерживают общеевропейское романтическое представление об Испании, с другой - разрушают. Вот документальные кадры о гражданской войне (а экспозиция заканчивается тридцатыми годами прошлого века), до предела романтизированной Хемингуэем и советской пропагандой. Испанцы же показывают свою гражданскую войну как глубокую национальную трагедию. Зато старый снимок Севильи демонстрирует миру совершенно сказочный город со средневековыми башнями и глухими стенами. А в остальном - все как у всех: веселые барышни, почтенные дамы, четыре близнеца на четырехместном допотопном велосипеде, красавицы в томных позах. Комиссар выставки Публио Лопес Мондехер работал над созданием экспозиции двадцать лет. И когда смотришь выставку, вопрос, почему он работал над ней так долго, не встает. Десятки снимков, выбранных из огромного архива и многочисленных частных собраний, создают образ страны и показывают ее народ так, что понимаешь, насколько все люди едины и как много значит национальный характер.