Эдуард Бояков вслед за Станиславским ввел в театр йогу, прощает заблуждающихся и считает, что отношения театра с Татьяной Дорониной — сугубо внутренняя история. Об этом худрук МХАТа им. Горького рассказал «Известиям» накануне вступления во второй год своего руководства.
— В декабре 2018-го вы возглавили МХАТ имени Горького. Как оцениваете то, что пройдено?
— Большой, серьезный, содержательный год. Я погрузился в театр полностью. Такая махина, как МХАТ, требует особого подхода — не может быть и речи, чтобы за такое время полностью обновиться. Когда я говорю «новый театр», не хочу сказать, что мы перестраиваем всё. Нет, перестраиваться, стараясь сохранить важные конструктивные вещи, — это реконструироваться, а реконструкция требует куда больше сил, чем строительство с нуля. Если бы не было труппы, репертуара, а было бы, например, просто здание, наверное, я бы действовал по-другому.
Здесь же речь идет о преемственности, верности принципам, которые были у МХАТа с момента его основания, с другой стороны, театру нужно новое дыхание, новая энергия. К сожалению, последние годы здесь была очень плохая посещаемость. Имелись проблемы с точки зрения менеджмента, хозяйства, бюджета, репертуара, дисциплины — не только трудовой, но и этической, в случае некоторых коллег.
— А простить? Сказать: «Возьми себя в руки»?
— И такое было, несколько раз. Кто-то понял, что теперь в театре строгий порядок, что именно он поможет возродить творческую составляющую, и начал меняться. С кем-то, к сожалению, пришлось расстаться за серьезные и неоднократные нарушения. Это жизнь — и прощать надо, и навстречу идти. Но театр — главное, важно, чтобы не во вред ему.
— Если бы вы знали, что вас здесь ожидает, согласились бы на руководство?
— Не задумываясь бы согласился. Я счастлив. О чем жалеть? Ни с чем неожиданным я не столкнулся. Если вы имеете в виду некое противостояние и противодействие...
…коллектива?
— Коллектив как раз в большинстве своем поддерживает мою политику, люди выступили с соответствующим публичным обращением, создан профсоюз, идет большая работа. Не всем это нравится. Почему? К ним вопрос.
— Чего, на ваш взгляд, не хватает сегодняшнему театру?
— Нашему современному театру страшно не хватает концептуальной проработки.
— Можно конкретизировать?
— Концепция состоит в том, чтобы сказать: «Мы делаем вот это и вот это». Со всей ответственностью говорю: мы во МХАТе создаем культурно-просветительский междисциплинарный центр. Наша репертуарная политика представляет собой сочетание предельного традиционализма и предельно радикального поиска.
У нас беспрецедентные амбиции — это факт. Они заключаются в попытке создать междисциплинарный творческий кластер, где драматургия, философия, музыка, поэзия оказываются вместе, начинают воспитывать нового актера. Это широчайший творческий диапазон, в основе которого — идея русского психологического театра.
Он сможет противостоять всем разрушительным процессам, которые происходят в массовой культуре. У него другие ценности, другие мотивы. Его артист пиком своей карьеры не считает съемки в телесериале на ведущем канале. Хотя для подавляющего большинства актеров — это есть пик карьеры. Надеюсь, пока.
— Что же в этом плохого? Каждому свое.
— Ну да, попасть на обложку глянцевого журнала или в популярную телепрограмму… Но там с артистом не будут говорить про современную поэзию, актуальную музыку, драматургию, философию, корневую культуру. А наша концепция на этом основана. И мы действуем абсолютно в парадигме МХАТа, в русле методологии и философии Станиславского и Немировича-Данченко, в русле того, что создавалось еще 120 лет назад.
С одной стороны, творческий кластер, с другой — декларация о сочетании традиционализма и новаторства. Мы ставим сразу несколько спектаклей с молодыми драматургами и в то же время восстановили «Синюю птицу», спектакль Станиславского 1908 года, собираемся восстановить «Три сестры» Немировича-Данченко 1940 года. Затем будет следующая большая работа: «Вишневый сад» начнем восстанавливать.
— И «Синяя птица», и «Вишневый сад» были в репертуаре.
— Да, но состояние, в котором они находились… Все понимали, и прежде всего актеры, что спектакли были брошены. Спектакль требует постоянного внимания и проработки, это живое существо, живой процесс. Фильм сняли и всё, дальше он существует такой, как есть. А театр — живое искусство, у него другие принципы.
Если говорить про «Синюю птицу», то она была очень ветхой и в материальном смысле, и в художественном. А это важнейший спектакль Художественного театра первого десятилетия — наряду с пьесами Чехова и «На дне» Горького, над которой сейчас Кончаловский начинает работать.
— Это вы предложили или он?
— Мы говорили о драматургии, и он через запятую произнес это название.
— В череде пьес, которые ему видятся на сцене МХАТа?
— Нет, в череде пьес, которые обладают невероятным драматургическим качеством. «На дне» с точки зрения структуры — пьеса совершенная: там имеются все психологические типажи. Яркая штука в этом смысле. Услышав название, я сразу начал уговаривать Андрея Сергеевича. Несколько месяцев у меня на это ушло. Это наше совместно выстраданное решение: именно Горький и именно «На дне». Мы планируем постановку в марте. Андрей Сергеевич приступит к репетициям после Нового года.
— Андрей Сергеевич со своими артистами любит работать. А как же труппа?
— Юлия Высоцкая и Александр Домогаров, о которых вы, наверное, говорите, прекрасно сыграли в спектакле по Бергману: там был очень важен интимный семейный момент. Но «На дне» — спектакль для нашей труппы. В нем, возможно, будут приглашенные артисты, но совсем немного.
— Кто Сатина будет играть?
— Пока не решили. Обсуждаем.
— Что из современной драматургии будете предлагать зрителю?
— Мы с Алексеем Зензиновым заканчиваем работу над пьесой по роману Евгения Водолазкина «Лавр». Это значительное произведение требует действительно серьезного подхода. Захар Прилепин только что опубликовал биографию Есенина — самую объемную в истории ЖЗЛ. Елена Исаева пишет по ней пьесу. Спектакль будет называться «Семь женщин Есенина». Что получится, это как Бог даст, но мы стараемся и имеем серьезные амбиции. У нас появился «Цех драматургов» — программа обучения, адресованная молодым, им будем помогать, лучшим предлагать работу.
Развивается поэтическое направление. Приходят лучшие русские поэты в качестве участников спектаклей — от патриархов Александра Кушнера, Юрия Кублановского, Евгений Рейна до совсем молодых Алексея Шмелева и Константина Потапова. В этих постановках много музыки, уникальная сценография, серьезные художники. Это тоже волна, которая неизбежно изменит театр, как меняла его поэзия Блока, например. Мы российский театр, а в России у поэтов особая мессианская роль.
Есть и музыкальная линия — проект «Советской песни Атлантида». Первый вечер был посвящен Алексею Мокроусову, второй — Аркадию Островскому, сейчас аншлаг на новогодней программе, посвященной авторам музыки «Карнавальной ночи». Готовим спектакль о Дунаевском, и это отдельная история, спектакль ждут.
Мы организовываем уникальное творческое пространство, в котором театральный репертуар остается сердцевиной — вокруг же множество интереснейших культурно-просветительских событий.
— Около 20 премьер заявлено вами на сезон. Откуда средства на реализацию таких планов?
— В полтора раза увеличились доходы за этот год, что дает возможность ставить новые спектакли. И у нас появляются спонсоры один за одним.
— Люди приходят и говорят: «Даем вам денег»?
— Да. Это очень серьезные деньги. Речь идет о десятках миллионов рублей.
— А федеральное содержание увеличилось?
— Незначительно. Можно сказать, что осталось в том же объеме.
— На экскурсии для журналистов вы сказали, что сейчас в театре чуть ли не 12 сцен. Где это всё располагается?
— Сцен уже 14, скоро будет еще больше. Театр имеет огромную площадь, мы открываем ранее скрытые пространства для наших зрителей. Сам Кубасов, архитектор, который строил его, употреблял слово «променад» в разговоре со мной, что меня очень порадовало и вдохновило.
— Вы нашли Владимира Степановича Кубасова?
— Да, он, слава Богу, здоров, в прекрасной форме. Ему 80 с лишним лет. Мы с ним много общаемся. Всё, что мы задумали по благоустройству театра, сделали вместе с ним. Здесь было множество заставленных окон, витрин, какие-то ширмы, завалы. Это понятно — за 30 лет не было ни одного ремонта. Мы расчистили пространство от мусора, засоряющего взгляд, сделали его комфортным для восприятия.
— То есть в какой-то мере изменили исторический облик, за который ратовала Татьяна Доронина?
— Вопрос, в чем он изменился. Прошло 30 лет, энергия сохранения начала буксовать. Если внутреннее убранство сохраняют люди, которые помнят, как оно выглядело в 1970-е, когда здание было введено в эксплуатацию, это одно. Но их остается всё меньше и меньше, возникает деградация, в том числе визуальная, стилистическая, и это уже не Кубасов.
Когда он пришел и увидел то, что стало с театром, был очень расстроен. Но буквально месяца через два у него поменялось настроение. Он увидел, что мы любим, понимаем и ценим эту архитектуру. И наполняем театр жизнью.
Не ценить эти пространства невозможно. Вот, например, наша Третья сцена. Это новая площадка на шестом этаже (вход с Малого Гнездниковского переулка), бывшая репетиционная студия с уникальной акустикой и оригинальным архитектурно-планировочным решением. Там сейчас проходят музыкальные программы и выступления современных хореографических школ, в частности, фестиваля «Ключи», который показывает уличную танцевальную культуру: хип-хоп, брейк-данс. Это ответ современности — мы не спорим с логикой жизни, вступаем в диалог.
— МХАТ им. Горького 30 лет оставался загадкой для многих зрителей. Вы сделали из него открытое пространство. Не согласны с тем, что театр — искусство для избранных?
— А почему бы не сформировать новое представление? Когда в процессе постановки «На дне» Станиславский, Немирович, актеры вместе с Гиляровским отправились на Хитровку, к бомжам, как сейчас сказали бы, это было радикальнейшее предприятие. Выведя на сцену таких героев, они открыли Художественный театр для новых персонажей и нового зрителя.
Надо сказать, что Художественный театр изначально был лабораторией. Драматургией Чехова он, например, открывал новые пласты психологии. До того в театре не было подтекста, намеков, тонкой энергии. Потом случился Горький. И тогда стало окончательно понятно, что Художественный — театр не для аристократов, он для всех. А когда появилась «Синяя птица» Метерлинка, выяснилось, что это театр разных направлений, не только психологического реализма. Станиславский перед «Синей птицей» уходил в эксперимент, в студии на Поварской встречался с Мейерхольдом.
— На Поварской что было?
— Студия, еще не Художественного театра. Подвал, где работали Мейерхольд, Чехов. Там, кстати, Сулержицкий увлек Станиславского йогой.
— В вашем творческом образовательном кластере и йога появилась. Тоже дань истории?
— Конечно. Станиславский пристально изучал йогу, у него в библиотеке множество литературы на эту тему.
Возвращаясь к открытому театру, хотел бы еще напомнить о событиях послереволюционных лет, когда в МХТ пришли рабочие и солдаты. Станиславский чуть ли не каждый день выходил на сцену перед спектаклем и объяснял, что нельзя в театре грызть семечки, сплевывать на пол, какие-то напитки употреблять.
— Может быть, не надо было до такой степени открывать театр?
— Тогда он бы просто умер. Станиславский, будучи абсолютным аристократом, человеком тонким и изысканным, совершал ежедневный подвиг просветительства, к нему жлобская грязь не приставала. И он с огромным вниманием к людям открывал им искусство, объяснял, что такое театр.
Так что открывать Художественный театр — это не мой выбор. МХАТ без этого перестает быть МХАТом. Не забудем, что его первое название — Московский художественный общедоступный. Мы лишь по-новому продолжаем традицию.
— Вы вернули театр к первоистокам?
— Если я скажу «да», буду искренен. Но еще раз хочу вернуться к тем 30 годам, которые Татьяна Васильевна мужественно руководила театром: это тоже своего рода открытие, просто есть разные его фазы: экстравертная и интровертная. Думаю, подвиг Татьяны Васильевны заключается в том, что она сумела уберечь театр от грязи 1990-х, кооперативной чепухи, которая могла бы здесь прорасти.
— Вам известно, какие варианты развития МХАТ имени Горького обсуждались до вашего прихода?
— Знаю, что их было много. Были и такие, что предполагали отказ от репертуарного театра. Я же в самых разных кабинетах говорил: МХАТ имени Горького не может быть никаким другим театром — только репертуарным, только с труппой. Этим он ценен.
— Выходит, что у вас и Татьяны Дорониной было похожее видение ситуации. Как же получилось, что конфликт возник?
— Я не нахожусь в конфликте с Татьяной Васильевной и никогда не находился. Не знаю, о чем она говорила с президентом, если вы это имеете в виду. Мы несколько раз беседовали с ней по телефону — очень тепло. Я и сейчас считаю, что Татьяна Васильевна может существенно помочь МХАТу на посту президента нашего театра, совершенно в этом убежден.
— Но она в театр не приходит?
— Не слишком хорошо спрашивать женщину, даже великую, о возрасте и здоровье. Ей нездоровится, и это не тема для обсуждения. Если бы она играла спектакли на других площадках, выступала с публичными заявлениями, тогда бы я это комментировал. Но ситуация иная.
— Театр ее поддерживает?
— Конечно. У Татьяны Васильевны полный социальный пакет, есть водитель, есть помощник, который получает зарплату за то, что обеспечивает ее во всех бытовых вопросах. Мы делаем всё, чтобы Татьяна Васильевна вернулась к нам.
— Вы общались с Татьяной Васильевной по телефону, а приехать к ней? Просто навестить с цветами и сказать: «Мы вас ждем»?
— Я на всё готов совершенно точно. Мы ее ценим и ждем. Но это не значит, что будем делать публичным каждый свой шаг. Это наша внутренняя история, в которой есть место только любви и глубокому уважению.
— Она знает об этом?
— Конечно.