Отношения между мужчинами и женщинами — с древнейших времен едва ли не главный движитель литературного процесса. Вроде бы трудно придумать в этом плане что-то новое, особенно в наши времена, когда иные исследователи считают «гендеры», как нынче модно выражаться, уже едва ли не десятками, — но некоторым писателям удается. Критик Лидия Маслова представляет одно из таких сочинений как книгу недели — специально для «Известий».
Анна Козлова
Рюрик
М.: Фантом Пресс, 2019. — 288 с.
С первых строк своего нового романа Анна Козлова задает тревожное настроение вопросом «Кто там? Мужчина?» — это такой старинный прием обращения к аудитории в стилистике «За мной, читатель» или «Но дальше, Луиза». По ходу повествования писательница то и дело тыкает зубочисткой в жирный бок этого воображаемого мужчины-обывателя, в небезосновательной уверенности, что каждое ее слово у добропорядочных людей вызывает шок: «Вы всё еще здесь? Еще не офигели от смелости моих наблюдений за межполовыми отношениями?» Все эти кокетливо-вызывающие интермедии: «Мне совершенно ясно, что вы на меня злитесь», «Да хватит вам морщиться, хватит изображать скуку! Я не подменяю понятия, я всего лишь описываю вещи такими, какие они есть» — создают дополнительное ощущение интерактивности и провокации по отношению к читателю, особенно неопытному.
Опытный-то читатель Козловой сразу понимает, что она в отличной бойцовской форме и динамичный «Рюрик» ни в каких призывных окриках совершенно не нуждается, как не нуждается в развивающих сообразительность игрушках давший имя роману попугай породы краснохвостый жако. В книге он несет на своих крыльях максимальное количество функций, доступное птице, пусть даже и говорящей. Впрочем, возможностью говорить этот попугай не пользуется: только один раз, убедившись, что никто его не слышит, он воспроизводит услышанную по радио песню Sunny группы Boney M — да так, что пробивает до слез затаившуюся в прихожей его человеческую подругу. Язык не поворачивается в таком контексте назвать героиню «хозяйкой» попугая, и по прочтении романа тем более понимаешь: Рюрик слишком важная птица, чтобы кому-то принадлежать. Доставшийся отцу героини в наследство, оставленный в снятом офисе, как цветок в горшке, никому не нужный, попугай заводит роман с 10-летней Мартой. Описание их первой встречи лишний раз подтверждает, что лучшее прибежище романтика — на изнанке самого отъявленного циника, каким любит представляться Козлова: «Вслед за восхищением она ощутила какую-то трагическую нежность к этому неуместному в бывшей кладовке на Ленинском проспекте существу, к его желтым, расширенным от ужаса глазам, морщинистым черным лапкам и короткому, словно испачканному в крови хвостику».
Попугай, обладающий беспредельным голосовым диапазоном («Никогда раньше Марте не встречалось существо, способное воспроизводить столь широкую гамму звуков»), одним махом крыла покрывает и все нужные Козловой смыслы — он и символ человеческой безответственности (а также божественной жестокой непредсказуемости), и единственный настоящий возлюбленный героини, и главный злодей, и разящее орудие в руках судьбы, и самая мощная драматургическая пружина, запускающая необратимый ход событий, в результате которых заблудившаяся в лесу девушка проводит большую часть книги в борьбе за выживание.
Судьба одинакова безжалостна ко всем козловским персонажам, занятым, как обычно, изнурительными попытками разыграть свою половую принадлежность с максимальным для себя преимуществом. Одно из главных удовольствий при чтении Козловой заключается в том, что она сформировалась как язвительный сатирик в те времена, когда еще не было принято камуфлировать лицемерным словом «гендер» тот факт, что мужчины и женщины принципиально по-разному видят этот мир и проявляют себя в нем. Вообще, Анна Козлова — последний твердый оплот здорового сексизма в растекшемся гендерной флюидностью мире, где предложение не отличать мужчину от женщины означает лишь новый виток чудовищного лицемерия, от которого страдают оба пола. Эту обоюдную несчастность в перманентной борьбе за какие-то иллюзорные социальные преимущества Козлова чувствует очень остро, хотя иногда и может показаться, что она встает на ту или иную сторону: «Удивительное дело, всем становится противно, когда искренние эмоции проявляют мужчины, хотя, если вы будете бить собаку по носу пятнадцать минут, она вас точно цапнет, и никто не удивится. ...почему, мне интересно, любая подлость со стороны женщины мгновенно оправдывается ее мифической зависимостью, а нормальная реакция мужчины на подлость объявляется недопустимой?»
Но как только мужчины обрадуются, что писательница сочувствует их бесправному положению перед лицом пронизывающего все слои советского и постсоветского общества плохо завуалированного матриархата, Козлова наносит новый коварный удар по мужскому самолюбию: «Вы верите, что женщины вам не дают, потому что сомневаются в серьезности ваших намерений, что не разрешают вам видеться с вашими же детьми, поскольку вы не умеете с ними обращаться, и так далее — до бесконечности, до отвращения, до смерти. Если бы я ставила себе задачу разоблачать весь этот абсурд, мне бы и века не хватило. Но, к счастью, у меня другая цель». Слово «меня» не стоит понимать буквально — ближе к финалу Козлова делает элегантный ход и раскрывает карты, объявляя, что рассказчик — вовсе не конкретная женщина со своим субъективным опытом, а сама книга: «Вас может уже и не быть через десять лет, может не быть того, кто меня написал и придумал, но я буду жить вечно и буду вечно говорить о том, что меня волнует. Такова уж моя природа».