Ирвин Уэлш продолжает изучать биографию, наверное, самых известных русскому читателю героев его романов. Литературные персонажи необратимо стареют, впрочем, как и сам автор, постепенно растративший свой некогда яростный антибуржуазный запал. Критик Лидия Маслова оценила достоинства и недостатки «резьбы по живому» — специально для «Известий».
Ирвин Уэлш
Резьба по живому / пер. с англ. В. Нугатова.
Москва: Иностранка, Азбука‑Аттикус, 2019. — 416 с.
Главный герой нового романа Ирвина Уэлша — Фрэнсис Бегби, самый лютый из эдинбургской четвертки, знакомой читателю и особенно кинозрителю по фильмам «На игле» и недавнему «На игле 2» (отчасти использующему роман «Порно» 2002 года), где герои показаны 45-летними. Если прибегнуть к аналогиям со знаменитой эпопеей Александра Дюма, то «На игле» — это «Три мушкетера», «На игре 2» — «Двадцать лет спустя», а «Резьба по живому» — в некотором роде «Виконт де Бражелон», однако герой книги имеет мало отношения к Фрэнко, угандошенному унитазом в финале фильма «На игле 2».
В новой книге уже шесть лет как осевший в Санта-Барбаре образцовый семьянин Бегби, узнав о гибели сына, прибывает в родной эдинбургский пригород Лит весь в белом и при каждой новой встрече с призраками из прошлого, видимо, вспоминает про себя считалочку из анекдота, где «де Бражелон» рифмуется с популярным контрацептивом. Уж больно разителен контраст между солнечной ласковой Калифорнией и грязной скотской Шотландией, жители которой только и делают, что катятся по наклонной плоскости.
Вероятно, именно поэтому эпизоды с неотесанными земляками героя читать гораздо интереснее, чем отмеченные налетом слащавости флешбеки о невероятной love story заключенного психопата и арт-терапевта — молодой, красивой, умной и доброй блондинки из богатой калифорнийской семьи («Вспоминает Мелани: как они лежали ночью в обнимку, ее запах, когда ее светлые волосы щекотали ему ноздри. Серповидное родимое пятнышко у нее на запястье. Любовь проступала сквозь их кожу, точно кровь»).
Родившихся от Мелани двух очаровательных девочек Бегби обожает, в отличие от диких шотландских сыновей, с которыми толком-то и познакомиться не успел, да и не испытывал особого стремления. «Мне нравилось иметь сыновей чисто теоретически, но меня никогда не интересовали ни ты, ни Шон, — признается герой своему сыну Майклу, чей брат Шон был найден мертвым с множеством ножевых ранений. — Я никогда не любил вас так, как моих девочек. Моих красивых, богатых, избалованных девочек. Вы, пацаны, — он качает головой, — никогда не видел в вас, пацанах, никакого смысла».
В сущности, Бегби никогда ни в ком не видел никакого смысла, в том числе и в самом себе, если бы не встреча с арт-терапевтом, благодаря которому бывший уголовник сумел ловко монетизировать свою мизантропию и направить психопатическую тягу к насилию в конструктивное русло — теперь он современный художник, радикальный скульптор, который творит под псевдонимом Джим Фрэнсис (его имя удачно совпало с фамилией жены, а с беспредельщиком Бегби он вообще не любит идентифицироваться, и уж тем более не собирается давать эту постыдную фамилию дочерям).
В газетах про него пишут так: «Его потрясающие портреты и скульптуры голливудских и британских телевизионных звезд, жестоко обезображенные, обращаются к нашему подсознательному желанию сначала создавать, а затем уничтожать знаменитостей…» Сам же он в разговоре с прогрессивным вертухаем, поверившим в его способность культурно развиваться, исходит «угрюмым презрением», когда речь заходит о его художественном направлении «Злорадство»: «Приносите мне ваших знаменитостей. Я их почикаю, состарю, испохаблю, изображу, как у них принимают первые роды Фред и Розмари Уэст. Искажу болью их симпатичные мордашки. Покажу всем, что они точно такие же, как мы».
Непонятно, кого подразумевает под этим бескомпромиссным «мы» и почему противопоставляет себя успешным благополучным людям остепенившийся и «выбравший жизнь» герой 60-летнего Уэлша, совершенно обуржуазившийся в быту, научившийся не только читать (в обоих фильмах «На игле» дислексия Бегби никак не использована), но и считать калории. Он не берет в рот спиртного, питается исключительно белковым омлетом, а при встрече со старыми знакомыми первым делом, как заправская фитоняша, оценивает, у кого сколько лишнего веса: «У Фрэнка нездоровый интерес к тому, как некоторых с годами разносит, а другие, наоборот, сморщиваются».
Еще одно пагубное влияние американского политкорректного менталитета — теперь герой не может даже чисто машинально опустить глаза на девичью жопу без того, чтобы не испытать угрызений совести и не вспомнить слово «объективирующий», которому его научила жена.
Кроме слова «жопа», лексический ассортимент русского перевода еле-еле оживляют другие вполне безобидные выражения (на вопрос «Ты знаком с Дженнифер Энистон?» герой отшучивается: «Лучший отсос в моей жизни»), но в основном передать своеобразие шотландского диалекта переводчик старается с помощью посконных выражений «тока», «никада», «малехо», «лана», «попервой», «тока не сёдня», «позжей», «добре», «та не». Может, стоило бы отбросить ложный стыд и переводить часть диалогов сразу на украинский? Один раз переводчик так и поступает, используя слово «лезо» в смысле «перо», как инструмент художественной резьбы по живому человеческому мясу.
Нередко перевод напоминает дубляж заграничных фильмов актерами русской театральной школы: приноровившись к такой манере подачи, на какие-то интонации лучше просто не обращать внимания, чтобы не расстраиваться. Да и вообще поклонникам раннего антибуржуазного Ирвина Уэлша лучше всего сразу промотать до предпоследней главы «Художник в арт-резиденции», где герой наконец берет в руки орудие своего кровавого творчества и хоть немного оправдывает оригинальное название романа — The Blade Artist.