Замысел экспозиции в петербургском Манеже «Жизнь после жизни» глобален: она посвящена смерти. Хотя организаторы обошлись без этого слова в заглавии, иные посетители полушутя говорят, что пришли «на некрофильскую выставку». О чем же она получилась, что здесь перевешивает — тление или же мир горний? Скоротечность бытия или то, что неподвластно времени?
Гигантская экспозиция развернулась на двух этажах. Работы, выполненные в самых разных видах, техниках и жанрах, предоставили ведущие музеи страны — Эрмитаж, Русский музей, Третьяковка. Многие произведения приехали из регионов и частных собраний. Объединяет экспонаты помимо темы место создания: все они из Петербурга, причем охватывают практически всю его историю. Самый ранний датирован 1725 годом, и это гипсовая посмертная маска Петра Великого работы Бартоломео Карло Растрелли. Как ни странно, но этот артефакт, демифологизирующий первого императора, «смотрит» в сторону работ уже нашего времени. Будь то инсталляция Владимира Кустова с использованием голограммы, создающей иллюзию исследования полуразложившейся заспиртованной головы (привет Кунсткамере), или кадры Евгения Юфита, отца некрореализма в кинематографе.
«Петербургскость» экспозиции сказывается еще и на универсальности подхода к теме смерти: через живопись академизма здесь путь как к библейским, так и к античным сюжетам, через имперское прошлое города и его революционного этапа — к историческому осмыслению смерти. Можно предположить, что у московского аналога такой выставки усилился бы религиозный акцент, без «окна в Европу» она получилась бы более «русофильской».
Эта выставка — из разряда «атмосферных». Из черных стендов выстроены целые лабиринты. На посетителей воздействуют звуками и запахами — играет умиротворяющая музыка, какую можно услышать в крематории, чувствуется аромат духов — с преобладающими бальзамическими и древесными нотками; и это напоминает о вернисажах символистов, тоже устремлявшихся за пределы материи. Все произведения группируются на множество автономных композиций, в которых они сочетаются по принципу аккорда.
Иногда эти «аккорды смерти» очень содержательны. Скажем, полотно середины XIX века, академически изображающее перевозку Хароном умерших, соседствует с беспредметной картиной Александра Загоскина «Разрыв» 2014 года, усиливая ее трагическую вибрацию. «Александр II на смертном одре» — непосредственное живописное впечатление Константина Маковского — монтируется с надгробными барельефами: песочные часы с крылышками как символ быстротечного времени и встающий из гроба мертвец как воплощение христианских чаяний всеобщего воскресения. Особенно выразительны сочетания работ предельно разных фактур и эпох, когда, например, «Воскрешение дочери Иаира» Василия Поленова, где Господь возвращает девочке «дух ее», ассоциативно совмещается с «Бабочкой» Евгения Михнова-Войтенко, рожденной в эпоху «оттепели», а также с черным веером — частью траурного наряда. Создается многослойный и в то же время конкретный образ: душа как дыхание и воздух.
Иногда же работы объединены по чисто формальным — стилистическим, колористическим — признакам. И не все композиции срабатывают так точно. Немало вещей кажутся лишними, только усложняющими восприятие громоздкой выставки. Всё же безграничным темам лучше подходит конкретность и внятность высказывания. Некоторые сюжеты слишком далеко уводят от поставленных вопросов, например, мучения сквозного здесь персонажа Прометея и его освобождение Гераклом. Но экспозиция и задумана как блуждание вне ясного маршрута и напоминает постмодернистские литературные произведения, которые можно читать с любой страницы. Кураторы предлагают самый разный материал для размышлений о смерти и бессмертии — мифологический и исторический, бытовой и метафизический, — но сделать некий окончательный монтаж должен сам зритель.
Да, есть ощущение, что эта выставка получилась «обо всем и в итоге ни о чем». С другой стороны, этот подход уравнивает произведения, вырванные из разных времен, каждое из своего контекста, чтобы они зазвучали по-новому. И здесь чувствуется равноправие художников хрестоматийных и анонимных, гениальных и второстепенных перед ликом смерти и вечности. Быть может, в этом и есть главный смысл проекта.