В ночь на 26 января 1878 года на Батумском рейде русскими моряками была потоплена турецкая канонерская лодка «Интибах». Торпедную атаку провели минные катера «Чесма» и «Синоп», спущенные с парохода «Великий князь Константин», а командовал операцией тогда молодой капитан-лейтенант, а в будущем знаменитый адмирал Степан Осипович Макаров. «Известия» — о подробностях того исторического события и драматической судьбе изобретателя первых русских торпед Ивана Федоровича Александровского.
Безвыходных положений не бывает
К середине XIX века Россия существенно уступала европейским странам в технической оснащенности своих армии и флота, что наглядно продемонстрировала Крымская война. Причем все новшества, которые позволили союзникам иметь преимущество, — нарезные штуцеры, конические пули, бомбические орудийные снаряды, железные винтовые корабли и т.д. — состояли на вооружении нашей армии (многие даже были изобретены в России), только их катастрофически не хватало. Две причины были тому виной. Во-первых, косность генералов, как всегда готовившихся к войнам своей юности, на которых они заработали свои эполеты. Но суворовский афоризм «пуля — дура, штык — молодец» был актуален во времена, когда ружье нужно было перезаряжать почти минуту, а точность выстрела была весьма условной. С тех пор оружие качественно изменилось, а принятая у нас тактика по-прежнему опиралась на опыт наполеоновских войн.
Вторым фактором оказалась слабость промышленности, развитие которой тормозила отсталость законодательной базы и крепостное право. Придумать и сделать опытные образцы могли, наладить массовое производство — нет. Банально не хватало заводов, способных быстро и гибко менять линейку выпускаемой продукции. После начала реформ Александра II ситуация начала меняться, но моментально это произойти не могло — требовалось время.
Особенно сложная ситуация создалась на Черном море, поскольку здесь России была связана обязательствами Парижского договора 1856 года, который подвел итог Крымской войны. Военного флота мы иметь не могли, как и серьезных береговых укреплений в Севастополе и других городах, служивших базами флота. В то же время задач по обороне своей территории никто не снимал. А «вероятный противник» Турция в 1860-е годы имела до пятнадцати современных броненосцев, не считая значительного количества других боевых кораблей. Понятно, что полевыми укреплениями справиться с такой армадой было невозможно.
Но безвыходных положений не бывает. Например, для противодействия возможной атаке с моря в России построили два удивительных корабля — круглых по форме броненосца береговой охраны (или монитора), имевших очень малую осадку (3,76 м), крепкую броню и мощную артиллерию. Конечно, мореходными качествами это «чудо техники» похвастать не могло, но для обороны крепостей и лиманов подходило идеально. «Киев» и «Новгород» будут первыми нашими военными кораблями, которые вступят в строй сразу после отмены Парижского договора в 1871 году, заложены же они были еще в период действия запрета. В народе их называли «поповками» в честь инициатора их постройки — адмирала Андрея Александровича Попова.
Серьезной мерой для обороны морских рубежей стали гальваноударные якорные мины, созданные русским ученым Борисом Якоби. Их впервые использовали в Крымскую войну на Балтике, причем очень удачно. Теперь конструкция была усовершенствована, налажено производство. Однако мины — оружие сугубо оборонительное, они могли лишь предотвратить вторжение кораблей противника в огражденную акваторию, но не защитить города от обстрелов. Нужно было придумать средства активной обороны или даже нападения.
Сначала была сделана попытка создания «шестовых» мин, которые можно было подводить под вражеские корабли на длинном шесте, потом молодой лейтенант Степан Макаров разработал мины, которые судно-носитель (корабль, катер, лодка) тащил за собой на буксире. Но умами изобретателей к этому времени уже завладела другая идея — создание самодвижущейся мины, способной доставлять заряд к кораблю противника.
«Чрезвычайно умно придумано!»
Первым человеком, которому удалось создать опытный образец самодвижущейся мины (слово «торпеда» тогда еще не употребляли), стал русский изобретатель Иван Федорович Александровский. Это был на удивление разносторонне одаренный человек. Он окончил техническое училище в Митаве (Латвия), где его отец служил в таможенном ведомстве, но потом переехал в столицу и поступил в... Академию художеств. Учился у самого Карла Брюллова. В 1849 году в качестве штатного армейского художника участвовал в войне на Кавказе, подавал большие надежды.
В начале пятидесятых Иван Федорович познакомился с фотографией и стал пионером этого новшества в России, открыв «заведение фотографических портретов». Студия была весьма популярна, ее услугами пользовались многие знатные вельможи и члены царской фамилии. Александровский даже получил статус придворного фотографа. Дело приносило немалый доход, большую часть которого Иван Федорович тратил весьма необычным образом — в оснащенном разными станками сарае, он изобретал для русского флота всевозможные штуковины, которые сегодня назвали бы сверхмалыми подводными лодками и торпедами.
Первая созданная им еще в конце 1850-х модель представляла собой небольшой подводный аппарат на механическом ходу, вооруженный двумя связанными между собой минами. Лодка должна была тихо подойти под киль вражеского корабля и отпустить мины с магнитами, которые всплыв с двух сторон охватывали дно судна. После этого лодке следовало отойти на безопасное расстояние и с помощью электрического разряда по длинному проводу взорвать мины.
К 1865 году Александровский построил уже вполне серьезный подводный аппарат длиной более 30 м с экипажем 23 человека. На испытаниях присутствовал Александр II, который дал высочайшую оценку находчивости изобретателя: «Чрезвычайно умно придумано!». Одновременно Александровский предложил новое оружие для своей лодки — самоходную «подводную машину, употребляемую для взрыва судов», как указано в документах. Сам изобретатель именовал ее «торпедо» — это латинское название электрических скатов. Через несколько дней после демонстрации субмарины «высочайшим приказом по Морскому ведомству» И.Ф. Александровский был награжден орденом Владимира 4-й степени и зачислен на службу вольным механиком в чине титулярного советника с мундиром и годовым содержанием 5 тыс. рублей.
Из докладной записки Александровского, поданной в инженерное ведомство 8 июля 1882 года:
«В 1865 году мною был представлен бывшему управляющему морским министерством адмиралу Н.К. Краббе проект изобретенного мною самодвижущегося торпедо. Сущность устройства изобретенного мной торпедо ничего более, как только копия в миниатюре с изобретенной мною подводной лодки. Как и в моей подводной лодке, так и в моем торпедо главным двигатель — сжатый воздух, те же горизонтальные рули для направления на желаемой глубине моря, с той лишь только разницею, что подводная лодка управляется людьми, а самодвижущееся торпедо... автоматическим механизмом. По представлению моего проекта самодвижущегося торпедо Н.К. Краббе нашел его преждевременным, ибо в то время моя подводная лодка только что строилась».
Николай Карлович Краббе вовсе не был ретроградом, скорее наоборот. За 14 лет во главе морского ведомства он сделал много полезного для развития отечественного флота и, кстати, всегда покровительствовал Александровскому. Но изобретатель существовал в единственном числе, и ему было поручено совершенствовать уже представленную государю подводную лодку. Передать разработку «торпедо» кому-то другому возможности не было, да и средства на нее в бюджете не закладывали. Впрочем, вердикт министерства был амбивалентен: «Дабы не стеснять в исполнении автора, изобретателю разрешается создать торпедо на собственные средства с последующим возмещением».
Одновременно опыты с самодвижущимися минами производил английский механик Роберт Уайтхед. Первый образец его торпеды появился годом позже модели Александровского, в 1866 году. По характеристикам торпеда Уайтхеда не превосходила русский аналог, но англичанин постоянно работал над ее совершенствованием. Его изобретением заинтересовались не только на родине, но и в Австро-Венгрии — в Фиуме (теперь Риека в Хорватии), даже был специально построен завод. На изобретателя работал большой коллектив, и он неспешно доводил свое детище до ума, тогда как занятый подлодкой Александровский вынужден был делать это в свободное от работы время и буквально «на коленке».
Тем не менее Александровский смог уже в 1868 году представить усовершенствованную конструкцию торпед, к изготовлению которых приступили в 1873 году. Торпеды вручную делали нанятые Александровским мастеровые в частной слесарной мастерской на Казанской улице. К началу 1874 года они изготовили два опытных образца, которые были представлены для испытаний в морское ведомство.
Патриотический реализм
Первые стрельбы проводились с неполным давлением сжатого воздуха на Восточном Кронштадтском рейде в присутствии начальника минного отряда контр-адмирала Константина Павловича Пилкина. Как писал Александровский, «на этом испытании мое торпедо три раза кряду проходило с большой точностью назначенное для него расстояние в 2500 футов, постоянно сохраняя при этом определенное ему шестифутовое углубление... Начальная скорость его на расстоянии 1000 фут была восемь узлов, конечная пять узлов». Однако в отчете говорилось, что «неудовлетворительное техническое выполнение делало их непригодными для практического употребления». По своим характеристикам, прежде всего по скорости, она существенно уступала последним серийным образцам усовершенствованной торпеды Уайтхеда.
Перед коллегией морского ведомства встал принципиальный вопрос: покупать уже готовые торпеды Уайтхеда или дать время Александровскому для усовершенствования своих образцов. Адмирал Краббе решительно поддержал русского изобретателя:
Автор цитаты
«Господа, я всегда старался поддерживать русский труд и русские изобретения, а вы? За какую-нибудь трубку, придуманную иностранцем, готовы дать сотни тысяч... Обратите внимание, что Александровский не имеет в своем распоряжении никаких механических предприятий, устройте механическую мастерскую для изготовления торпедо, и я уверен, что Александровский построит торпедо не хуже Уайтхеда».
В таком же патриотичном духе высказался вице-адмирал Попов:
Автор цитаты
«Накануне самостоятельного решения этого вопроса Александровским даже оскорбительно для русского самолюбия обращаться к Уайтхеду».
Для окончательного решения в начале 1876 года в Австро-Венгрию выехала российская правительственная комиссия. В ее состав включили и Александровского. «Когда я увидел мину Вайтгеда (так в подлиннике. — Прим. «Известий»), то оказалось, что устройство мины... основано на тех же принципах, как и мое торпедо, с той лишь разницей, что механизм его мины отличается весьма тщательной отделкой, что и не удивительно, т. к. он имеет для этого специальный громадный завод, тогда как моя самодвижущаяся мина была сделана без всяких механических средств у простого слесаря в Казанской улице».
Трудно представить, какая борьба происходила в душе русского изобретателя, но в условиях надвигающейся войны интересы Родины взяли верх. Под решением комиссии о закупке самодвижущихся мин Уайтхеда стоит подпись эксперта Александровского.
«Голубчик» идет на войну
К началу войны флота на Черном море у России фактически не было, не считая уже упомянутых двух круглых «поповок», не пригодных для походов к чужим берегам. Тогда командование флота обратилось к правительству с просьбой о мобилизации кораблей РОПиТа («Русское общество пароходства и торговли») и высочайшее соизволение было немедленно получено. Под ружье встали пароходы с совершенно не военными названиями: «Батюшка», «Родимый», «Сестрица», «Крикун», «Болтун», «Братец», «Матушка», «Дочка», «Внучек», «Голубчик», а также паровые винтовые шхуны — «Ворон», «Коршун», «Лебедь» и «Утка». Самые тихоходные были предназначены для сторожевой службы и обслуживания минных заграждений, более скоростные для разведки и связи.
Еще до начала реальных военных действий командующий Черноморским флотом вице-адмирал Николай Аркас получил разрешение использовать самые быстроходные пароходы общества для «активной обороны Черного моря», то есть для действий вдали от своих берегов, на транспортных путях неприятеля. Для этого были выделены пять лучших больших пароходов, в том числе «Великий князь Константин». На судах были установлены шестидюймовые орудия главного калибра и несколько пушек поменьше. Против торговых судов они выглядели грозным оружием, но для турецких броненосцев их снаряды угрозы не представляли. А поставить на палубах неприспособленных судов более мощные пушки не было технической возможности.
И тогда командир «Великого князя Константина» Степан Макаров (будущий вице-адмирал) предложил использовать против турецких броненосцев небольшие катера с минами, которые можно доставлять к вражеским портам на буксире. Хотели заказать специально сконструированные минные паровые катера, но для скорости переделали то, что имелось в наличии. В отряде Макарова катеров было четыре — «Чесма» (единственный, сделанный на заказ), «Синоп», «Наварин» и «Сухум», который был снят со шхуны «Полярная звезда».
Талантливый инженер, лейтенант Макаров несколько изменил конструкцию стоявшей на вооружении шестовой мины, новая модификация получила название «крылатки». Но использование такого оружия было чрезвычайно опасно и рискованно. Сначала кораблю-транспорту, который тащил за собой катера через море, нужно было скрытно подойти к противнику на небольшое расстояние. После этого катерам необходимо было приблизиться почти вплотную и взорвать установленную на шесте длинной 6–12 м мину прямо под днищем вражеского судна ниже линии бронирования. «Крылатки» тащили на буксире под углом к катеру и подводили под вражеский корабль за счет маневра.
При атаке в батумском порту катера были обнаружены и попали под сильный ружейный огонь, в Сулине после успешной атаки катер затонул и экипаж лейтенанта Пущина попал в плен к туркам. Но бесполезным риск назвать нельзя: весной-летом 1877 года Макарову и его команде удалось серьезно повредить два турецких броненосных корвета. Был и еще один удачный случай применения шестовых мин — 14 мая 1877 года капитан-лейтенант Федор Дубасов (в будущем генерал-губернатор Москвы) и лейтенант Александр Шестаков с несколькими мичманами и матросами на четырех минных катерах решительно атаковали эскадру турецких броненосцев и сумели потопить броненосный монитор «Сеифи». Наши моряки даже сняли флаг с покинутого экипажем турецкого судна! Три взорванных корабля — это, между прочим, пятая часть всего броненосного османского флота.
Подводный удар
Осенью 1877 года на вооружение наконец-то поступили долгожданные торпеды Уайтхеда. Стоили они дорого, поэтому Черноморскому флоту было выделено всего четыре торпеды! Понятно, что о полноценных учениях «в условиях, приближенных к боевым», речь идти не могла, приходилось готовиться исключительно теоретически, под руководством прибывших из столицы инструкторов лейтенанта Рончевского и подпоручика Максимова. Впрочем, реального опыта тогда не было ни у кого в мире, поскольку на тот момент был зафиксирован единственный, причем неудачный опыт применения торпеды — в мае 1877 года английский фрегат «Шах» атаковал перуанский монитор «Эль Уаскар», но то ли англичане промахнулись, то ли перуанские моряки смогли увернуться.
Задача освоения нового оружия на Черном море была поставлена перед Макаровым и командой «Великого князя Константина». Непосредственно для атаки решено было переоборудовать два минных катера — на «Чесме» торпеду разместили в деревянной трубе под килем, а к «Синопу» прицепили специальный плотик. В походе он буксировался за катером, а во время атаки подтягивался к борту. Наводили торпеды поворотом корпуса катера.
15 (27) декабря «Великий князь Константин» скрытно подошел к Батуму и отпустил катера в сторону рейда. Им удалось незамеченными проникнуть за мол и выпустить торпеды, но атака была неудачной. Позже оказалось, что наши моряки в кромешной темноте приняли мачты трех стоящих к ним носом кораблей за один большой трехмачтовый броненосец. В итоге торпеды прошли между корпусами.
Оставалось всего две торпеды, и это был последний шанс Макарова. В случае неудачи новых дорогостоящих снарядов ему бы не доверили. За час до полуночи 13 (25) января «Великий князь Константин» снова скрытно приблизился к Батуму. В порту наши моряки обнаружили несколько броненосцев, однако уже знавшие о новом оружии турки приняли все возможные меры предосторожности и выставили боевое охранение из нескольких сторожевых кораблей. Ночь была лунная, и незаметно проскочить между ними не было никакой возможности. Тогда Макаров решил атаковать корабли охранения. Две торпеды, пущенные с катеров «Чесма» (командир лейтенант Измаил Зацарённый) и «Синоп» (командир лейтенант Оттон Шешинский) попали точно в цель — канонерская лодка «Интибах» почти мгновенно затонула со всем экипажем. Катера были благополучно подхвачены «Великим князем Константином», который растворился в ночной мгле.
Развить успех нашим морякам не удалось — всего через пять дней воюющие стороны заключили перемирие, после которого был подписан Сан-Стефанский мирный договор. Но батумская атака открыла новую страницу в истории флота, навеки вписав в нее имена Степана Макарова и его товарищей.
Судьба изобретателя
А что же Александровский? Он сумел очень быстро модернизировать свою торпеду, которая по основным показателям уже ничем не уступала торпеде Уайтхеда, но была гораздо дешевле. Несколько лет конструктор добивался сравнительных испытаний, однако морское ведомство оставило его просьбы без внимания — торпеды Уайтхеда уже были приняты на вооружение, их стали делать на наших заводах, контракты на производство были подписаны. От подводной лодки адмиралы тоже решили отказаться, отдав предпочтение дорогостоящей программе строительства броненосного флота. На свои работы Александровский потратил все имевшиеся у него средства, которые казна так и не восполнила.
Последние годы жизни изобретателя прошли в бесплодной борьбе за справедливость и страшной нищете. В 1894 году он скончался в одной из столичных богаделен.
А вскоре морское ведомство вернется к строительству субмарин, и менее чем через 10 лет первая подводная лодка «Дельфин» войдет в состав российского Военно-морского флота. Практически все ее агрегаты будут сделаны на основе моделей Ивана Федоровича Александровского.