На его фильмах и спектаклях выросло уже несколько поколений: трудно поверить, но 13 октября Марку Анатольевичу Захарову стукнет 85. В день юбилея любимого всеми режиссера, вот уже почти полвека возглавляющего «Ленком», Героя Труда Российской Федерации и просто замечательного человека «Известия» вспоминают этапы его творческой биографии.
Без иронии
Трудно рассказать о Марке Захарове в более ироническом ключе, чем тот, в каком пишет он о себе в своих книгах — одна из них называется «Театр без вранья». Можно истолковать этот заголовок в том смысле, что отпущенный режиссеру потенциал красочного вранья он приберег для кинематографа, к которому обратился, став автором около двух десятков спектаклей в Студенческом театре МГУ, Московском театре миниатюр, Театре имени Маяковского, Театре Сатиры и Театре имени Ленинского комсомола (в 1990-м он был переименован в «Ленком», уже будучи неразрывно связан с именем его художественного руководителя Марка Захарова).
Тему вранья и конформизма, а также того, что может ему помешать, Захаров так или иначе неоднократно затрагивал в своем обширном театральном творчестве. В 1966-м поставил в Студенческом театре МГУ спектакль «Хочу быть честным» по повести Владимира Войновича о совестливом прорабе, через год практически взорвал Театр Сатиры своей постановкой «Доходного места», где Жадов в исполнении Андрея Миронова терзался невыносимым нравственным выбором, а в перестроечные годы «ленкомовский» спектакль «Диктатура совести», построенный в форме допроса, позволял протестировать на лицемерие и фальшь различных политических деятелей, исторических и литературных персонажей.
В кинематографе самый известный литературный врун, придуманный Эрихом Распе, стал и самым знаменитым лирическим героем Захарова — после фильма 1979 года «Тот самый Мюнхгаузен» по пьесе Григория Горина, впоследствии постоянного захаровского соавтора. Впрочем, там ключевая к образу строптивого фантазера фраза звучит так: «Барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем, что не врет». И по мнению самого режиссера, в Мюнхгаузене «сидит не только враль, но и терпеливый просветитель», заставляющий «смотреть на все явления жизни смелее, шире, выходя за рамки привычных воззрений».
В захаровском кинотворчестве безумное дело барона Мюнхгаузена, не желающего подчиняться общепринятым правилам, продолжил объявленный сумасшедшим Джонатан Свифт, сыгранный тем же самым Олегом Янковским в телефильме по пьесе того же самого Григория Горина «Дом, который построил Свифт». В этой работе творческого тандема Захаров–Горин прочитываются многие идеологические и образные мотивы «Того самого Мюнхгаузена», однако картина столь же популярна не стала. Возможно, из-за большей мрачности свифтовского мировоззрения, а возможно, и потому, что вовремя не была показана по телевидению: обыкновение эксцентричного Свифта ежегодно устраивать собственные похороны слишком перекликалось с каскадом смертей генсеков ЦК в начале 1980-х. Духовный близнец Мюнхгаузена, декан Свифт, большой выдумщик, который любил валять дурака и морочить всем голову, тем самым лишь пытался максимально правдиво отразить безумие окружающего мира. Словами Вольтера, «для него сатира была не жанр, а единственная возможность поговорить с этим миром всерьез».
Совершенно серьезно
Абсолютно серьезен в своем намерении чтить Уголовный кодекс и практически не врет в вульгарном бытовом смысле Остап Бендер, герой первого самостоятельного фильма, снятого Марком Захаровым в 1976 году, — четырехсерийной телевизионной экранизации «12 стульев». Сыгранный Андреем Мироновым великий комбинатор (в котором трагического не меньше, чем комического) по сути своей не заурядный мошенник, а скорее вдохновенный постановщик, инсценировщик нестандартных ситуаций. А апофеоз его «так называемого вранья» — отчаянная в своей режиссерской смелости попытка выдать себя за художника, позволившая Марку Захарову обогатить текст первоисточника бессмертной репликой: «Я давно хотел вас спросить как художник художника — вы рисовать умеете?»
Вслед за плутовским романом Ильфа и Петрова Марк Захаров перенес на телеэкран сказочную пьесу Евгения Шварца «Обыкновенное чудо». В нем герой Олега Янковского, волшебник, стирает грань между вымыслом и реальностью, при этом не то чтобы кривит душой, но лукавит, когда ставит этически неоднозначный и, в общем-то, довольно жестокий эксперимент с превращением медведя в человека, руководствуясь желанием развлечь жену и из собственного сумасбродства (как верно подмечено в одной из песен к фильму на слова Юлия Кима, чью поэзию Марк Захаров активно использовал в разных своих произведениях).
Позже к этой компании неоднозначных граждан, превращающих обман в искусство, как свинец — в золото, присоединился авантюрист, чернокнижник, алхимик и чародей граф Калиостро, в современной России в основном известный благодаря захаровской романтической комедии 1984 года «Формула любви». Постепенно у Захарова от фильма к фильму шутки Григория Горина становятся всё смешнее, а центральный образ виртуозного обманщика и манипулятора — всё печальнее и философичнее. В «Формуле любви» демонический исполнитель главной роли Нодар Мгалоблишвили грустно говорит мудрым голосом Армена Джигарханяна, претендуя на соперничество с Господом Богом: «Человек несчастен, небо отвернулось от него. Я один на земле делаю его счастливым. Он хочет богатства — я варю ему золото. Он хочет узнать будущее — я предсказываю судьбу».
Как и все другие его киноперсонажи, выдумщики и создатели иллюзий, граф Калиостро может считаться своего рода alter ego самого Марка Захарова, однажды определившего режиссуру как «систему созидания того, чего не знает Бог» и очень любящего применительно к своей работе такие слова, как «галлюцинация», «гипноз», «магия» и «волшебство». «Режиссура в моем представлении, — писал Марк Захаров, — все сознательные и подсознательные воздействия на психику человека. Искусство режиссуры есть право и умение распоряжаться эмоциями и экономическими ресурсами людей, вовлеченных в подвластную автору стихию творения».
Врожденная, инстинктивная тяга к режиссуре у подлинного мастера далеко не всегда связана с театром или кинематографом, что Марк Захаров блестяще продемонстрировал и в жизни — например, когда в 1991-м сжег перед телекамерой партбилет, что одни восприняли с восхищением, а другие — с насмешкой над склонностью режиссера к дешевым эффектам. Впоследствии сам Марк Захаров со свойственной ему самоиронией расценивал этот перформанс как дурацкое проявление необузданной театральности, однако ничего не поделаешь: даже в самом великом волшебнике нет-нет да и просыпается балаганный фокусник, которого тянет на рискованные, но завораживающие зрителя трюки.