В то время как отношения России и Нидерландов осложняются все новыми дипломатическими скандалами, музыканты двух стран невозмутимо продолжают выполнять культурную программу российско-голландского года. Гастролирующий по нашей стране прославленный дирижер, глава Амстердамского барочного оркестра Тон Коопман ответил на вопросы корреспондента «Известий».
— Что принципиально отличает барочную музыку от основного «массива» классики?
— Прежде всего сильнейшие эмоции. Эмоции не отдельного человека, как в музыке романтиков, а те, что связаны со смертью, любовью, счастьем, — близкие и понятные каждому. Чувства, выраженные в романтической музыке, совсем меня не трогают. Когда я дирижирую большими оркестрами, я никогда не захожу дальше Шуберта, Мендельсона, Шумана. Они для меня — современные композиторы.
Кроме того, в барокко, как и в рок-музыке, очень сильный и эффектный ритм. И экстремальная динамика, выражающая все те же экстремально яркие эмоции. Это влечет к барочной музыке молодежь — основную часть аудитории нашего оркестра в Европе. Когда я выступаю в качестве солиста, а не дирижера, то порой могу видеть зал. Так здорово наблюдать, как люди, сидя в креслах, двигаются, наслаждаются звуком.
— Вы любите делать полные собрания аудиозаписей: все кантаты Баха, все сочинения Букстехуде. Как вам удается обеспечить финансирование этих проектов?
— Когда мы записывали все кантаты Баха, звукозаписывающая компания приняла решение сократить расходы, и я получил письмо: «Мы любим вас, но вынуждены прекратить сотрудничество». Я пытался договориться с другими компаниями, но все крупные лейблы отказали. Сольный диск — пожалуйста, а 66 дисков с кантатами — невозможно. Мне даже пришлось основать собственный лейбл.
— Вы не просили помощи у государства?
— В Голландии сейчас ужасная ситуация с поддержкой культуры. Наше нынешнее правительство ею не интересуется. Многим оркестрам вдвое сократили субсидию, другим вообще отменили. Несколько коллективов были вынуждены закрыться. Сейчас мой оркестр работает без какой-либо поддержки государства. Выживаем как можем. Вот, например, специальный фонд дал нам деньги на поездку в Россию. Конечно, я понимаю — кризис продолжается, но я не уверен, что он действительно так страшен в Голландии. Мне кажется, страна не в таком уж плохом положении.
— Вы много работали с оркестром Консертгебау, который принято считать лучшим в мире. В чем его превосходство?
— Каждый год за первое место в рейтингах борются одни и те же четыре-пять оркестров. Я работал со всеми ими, но могу сказать, что Консертгебау особенный. Когда речь идет о барочной музыке, им ничего не нужно объяснять. Возможно, потому, что до меня с ними работал великолепный барочный дирижер Николаус Арнонкур. С Венским филармоническим, Бостонским, Чикагским — не так, у них меньше опыта. А Консертгебау умеет переключаться с одного музыкального языка на другой.
— То есть они могут играть как аутентичный барочный оркестр?
— Да, если вы их об этом попросите.
— Но они же не меняют инструменты на старинные?
— Нет, играют на своих. Дело ведь не только в жильных струнах и барочных смычках, дело в особой динамике и артикуляции старинной музыки. Честно говоря, работая с современными оркестрами и рассказывая им про аутентичное исполнительство, я получаю даже больше радости, чем от репетиций с профессиональными аутентистами.
— У России и Голландии мощные экономические связи, но едва ли не противоположные общественные парадигмы. Почему между западными и восточными европейцами существует такая гигантская разница?
— Это связано и с географией (Нидерланды в десятки раз меньше России), и с историей. В течение многих веков Голландия была открытой страной. К примеру, у нас никогда не было еврейских гетто. Мы привыкли к сосуществованию разных мнений. Голландские философы делали ярые выпады против Церкви, и их не наказывали. Такие у нас традиции свободы.
— Что вы думаете по поводу ареста активистов Greenpeace в России?
— Я очень открытый к чужим мнениям человек, но этого я не могу понять. Мы же все знаем, что такое Greenpeace и какие цели он преследует. В Голландии с ними обошлись бы гуманнее.
— Вы создали ваш оркестр в 1979 году и с тех пор бессменно управляете им. Как вы считаете, должна ли быть демократия и сменяемость власти в оркестре?
— Демократия прекрасна, но если у вас в оркестре будет 20 разных мнений, вы не сможете работать. Все идеи, так или иначе, исходят от дирижера, и оркестранты должны выполнять его указания. Но ничто не мешает дирижеру быть милым, дружественным лидером. Я стараюсь делать музыку вместе с оркестрантами, потому и сам часто сажусь за клавесин. Всегда говорю: давайте музицировать совместно, ведь так мы можем достичь большего, чем каждый из нас в отдельности.