У парижского арт-ландшафта свои законы. Если что-то связано с французским искусством вообще и импрессионизмом в частности, всегда будут очереди. Порой можно и пару часов отстоять, прежде чем попадешь на показ заморской коллекции Ренуара или на специфический проект вроде «Импрессионизм и мода».
Этой осенью в Париже — пора исключений, по крайней мере одного. Двухчасовую очередь собирает ретроспектива американского классика Эдварда Хоппера (1882–1967) в Гран-пале.
Это не связано с тем, что художник одно время жил в Париже, да и его главный учитель в Нью-йоркской школе искусств, Роберт Генри, тоже пять лет провел на берегах Сены. Просто Хоппер — художник-загадка. При этом его картины максимально, казалось бы, реалистичны, здесь четкие линии, классически выписанные фигуры и простодушные сюжеты.
Народ пьет вечером в баре, девушка стоит у крыльца, обнаженная на кровати смотрит в открытое окно, откуда бьет солнце, к солнцу же обращены и лица отдыхающих на веранде. Почти как у его любимых импрессионистов, ставших певцами буден и отдыха народившейся буржуазии — на Елисейских полях выставили и работы тех, кто в свое время поразил Хоппера в Париже: Эдгара Дена, Камиля Писсаро, Феликса Валлотона... Но отчего-то возникает чувство тревоги, ощущение, что сейчас непременно что-то произойдет, то ли затмение, то ли сильнейший порыв ветра.
Хоппера порой называют «Хичкоком живописи». Но художник не нагнетает страх. Тот и так и присутствует в жизни, чье течение определяет тотальное одиночество. Впрочем, какие-то сдвиги реальности откровенно подчеркнуты автором. В одной из самых знаменитых картин, «Синем вечере» (1914), привезенной из Нью-Йорка в Париж, на террасе кафе среди посетителей в смокингах и дам в вечерних платьях под цветными бумажными фонарями сидит клоун. Он в белом, в ярко накрашенном рту сигарета, взгляд усталый и отрешенный. Окружающие погружены в свою реальность, им нет дела до соседа — так каждый художник рано или поздно начинает чувствовать себя клоуном.
Хоппер не рассказывает историй. Он дает срез одной сцены, запечатленной мгновенным взглядом, что не мешает ей длиться, быть может, целый час, целую вечность. Внешняя статичность оборачивается тоннами подтекста, массивом историй, блуждающих за пределами холста. В этом смысле он кинематографичен как никто другой. Не зря, если говорят о его влиянии на искусство, вспоминают кинорежиссеров, прежде всего Вима Вендерса. Показанная недавно в Московском доме фотографии выставка фоторабот немецкого киногения выглядела откровенным чествованием Хоппера: те же ракурсы, те же мотивы, то же настроение.
Хоппера называют хроникером американской жизни. Это почти правда: да, он рисовал американские города, американские пейзажи и американских, скорее всего, граждан (ничто не заставляет предположить в его героях обладателей Green Card или нелегальных иммигрантов). Но есть в его работах нечто большее, что заставляет забыть о национальном колорите, хотя и от него никуда не деться, — и вынуждает говорить об универсальном вечном, разрушающем границы.
Судьба Хоппера — сплошное везение. Слава пришла к нему вовремя. До 40 с лишним лет он зарабатывал на жизнь тем, что иллюстрировал журналы и книги. Литература была его главным хобби, еще в молодости он сделал иллюстрации к рассказам Эдгара По. Не зря в первых экспозиционных залах так много места отдано его графике, а в одном месте диапроекторы проецируют на большой экран сотни сделанных им обложек.
После успеха первой персональной выставки в знаменитом Музее американского искусства Уитни появилась возможность наконец-то бросить поденщину и заняться исключительно живопись. Свобода в 42-летнем возрасте кому-то покажется поздним подарком судьбы. Но дело не в том, когда, а в том, кто: Хоппер распорядился свободой так, как это мог сделать только трудоголик: сотни полотен, множество путешествий и смерть в 85 лет в ателье, у мольберта.
Выставка продлится до 27 января.