О Бродском написано много воспоминаний, критических исследований, литературоведческих эссе. Книга Бенгта Янгфельда, вышедшая в конце прошлого года, отличается от всех. Прежде всего это связано с ее автором. Шведский славист, литературовед, исследователь творчества Маяковского был переводчиком Бродского и, несомненно, его другом.
Янгфельд, подчеркивавший, что его книга — не биография и не критический анализ, смог написать короткий, но емкий обзор жизни и поэзии Бродского до самого начала эмиграции, не впадая ни в патетику, ни в мелкотемье.
Временами, правда, в тексте проскальзывает то, что может показаться самоуничижением. Так, комментируя эпизод, когда Бродский, написавший цикл эссе о русских поэтах, спросил его мнения, Янгфельд пишет: «Один из лучших русских поэтов и великий знаток русской поэзии беспокоился по поводу того, что думает о его заметках доцент Стокгольмского университета, человек всего лишь с академической степенью».
Но следующая строчка ставит все на свои места: «Это было трогательно — и нелепо».
Книга Янгфельда проникнута уважением. Не только к герою — к обстоятельствам места и времени, к второстепенным персонажам, к слову, к русскому языку (автор сам перевел книгу на русский), к самому себе, наконец.
Это качество непривычно для русского читателя, вернее, оно почти им забыто — и когда читаешь книгу о великом поэте, с которым автор был близко знаком, написанную с несомненным пиететом, даже восторгом, восхищением, уважением и в то же время спокойно, сдержанно, ровно, — это выбивает из колеи.
Читатель неожиданно осознает, что именно с такой подачей и возможно сочетание серьезных раздумий, глубокого анализа, смешных и симпатичных историй — и воспоминаний о большой дружбе. Они неодинаково важны и равны, но из них, как из точек на картинах пуантилистов, складывается единый и очень обаятельный образ Иосифа Бродского.
Вот он упоминает, что одним из его студентов был сын Боба Дилана (какой из трех, хотелось бы знать?) — и Янгфельд тут же сравнивает отношение Дилана к великому фолк-певцу Вуди Гатри с отношением самого Бродского к Уистану Одену. Натянуто? Нисколько — разве что неожиданно.
А эссе о стихотворении Рильке, посвященном Швеции, оборачивается полумистическим выводом о роли совпадений в истории: оно было закончено в тот же день, что и стихотворение, но 90 лет спустя — и оба поэта, уехав, никогда больше не побывали в Швеции.
Нельзя не услышать в книге гордость автора за свою страну, которую он, очевидно, испытывает, говоря о том, как Бродский любил Швецию задолго до присуждения Нобелевской премии. Янгфельд так трогательно пытается скрыть свой опосредованный патриотизм, что невольно начинаешь его разделять.
Очень важно, повторюсь, что автор не идеализирует и не приукрашивает своего героя. Он откровенно пишет о глубокой и выстраданной нелюбви Бродского к исламу. О его взглядах на связь языка и политики. О том, как неумеренным курением он фактически свел себя в могилу. Но эти штрихи добавляют непосредственности портрету.
Напоследок короткий диалог героя и автора.
«Я спрашиваю, хочет ли он, чтобы его дочь Анна, которой был год с чем-то, знала русский. — Зачем, чтобы папу читать? — воскликнул он небрежно, глубоко затягиваясь сигаретой. Я напомнил ему, что русский язык, он не только Бродского, но и Пушкина. Он ответил: «Это резонно».
Бенгт Янгфельд. Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском. М, Астрель, CORPUS, 201.