В Концертном зале им. П. И. Чайковского Валерий Гергиев представил Седьмую симфонию Малера.
Не ограничиваясь концертным залпом Пасхального фестиваля, Гергиев стабильно играет в Москве еще 2–3 раза в год, давая своим поклонникам возможность «глотнуть воздуха». Зачастую эти чартерные рейсы музыкально интереснее регулярных. Возможно, потому, что Мариинский оркестр не в такой степени измотан жизнью на колесах, как в пасхальную страду. Или просто потому, что, как известно, «один цветок лучше, чем сто, передает великолепие цветка».
Седьмая симфония Малера — цветок странный, заповедный, но как нельзя лучше смотрится в гергиевской петлице. Монументальная форма, позднеромантический оркестр, утонченные инструментальные краски дают Гергиеву все шансы, чтобы раскрыться с сильной стороны.
В год 100-летия со дня смерти Малера Гергиев решил вывести нечасто звучащую Седьмую на авансцену. Лондон, Париж, Нью-Йорк и Бирмингем слушали ее в исполнении Лондонского симфонического, Рим — три раза подряд — в версии оркестра Академии Санта-Чечилия. Под занавес года Гергиев оттачивает сложившийся у него образ симфонии с родным коллективом: на следующий день после Москвы Мариинский оркестр повторил программу в Петербургской филармонии.
Изменив своей склонности к полновесным трехчасовым программам, маэстро оставил 80-минутное сочинение без оправы — и правильно сделал, ибо партитура эта слишком своеобразна, чтобы выжить в конкурентной борьбе с более «земными» сочинениями.
Все работало на чистоту жанра: никаких торжественных речей, ни одного предателя-мобильника за весь концерт. Когда во второй части зазвенели введенные Малером в оркестр коровьи колокольцы, многие встрепенулись: уж очень похоже было на гудок смартфона. Но «смартфон» все не выключался, и люди успокоились.
Наверное, ради чистоты жанра организаторы решили не аккредитовывать на концерт журналистов. В кулуарах такое пожелание Гергиева объясняли недавним скандалом: его «правая рука», соорганизатор Пасхального фестиваля Игорь Зотов на минувшей неделе был отправлен в СИЗО по подозрению в хищениях истинно симфонического размаха.
Тем не менее несколько музыкальных критиков оказались-таки в зале. Сидели они тихо, слушали симфонию и про хищения, похоже, совсем не думали.
Из десяти симфонических заповедей, которые оставил нам Малер, Седьмая — самая туманная и трудно истолковываемая. Едва ли кто-то, кроме автора, знает наверняка, про что эта музыка и почему она устроена именно так. Едва ли и Гергиев сможет и захочет ответить на этот вопрос. Он не из тех дирижеров, кто встает за пульт, предварительно сформулировав концепцию сочинения. Исполняя Шостаковича, Гергиев не раз советовал: не надо думать о программности, о политике, послушайте лучше фразировку.
Таким же уроком абстрактного музыкального мышления был и нынешний концерт. Гергиев провел публику сквозь мучительно долгое испытание, не предлагая ни одной приманки и пресекая неодобрительным жестом попытки аплодировать между частями.
Только в финале оркестр вынырнул из интеллектуальных глубин к более-менее социально открытой музыке. Зажигательный треск ударных позволил симфонии помириться с неподготовленным большинством аудитории и закончиться овацией. И все же это было скорее перемирие. До полной победы фразировки над политикой еще далеко.
— Музыка не для средних умов — резюмировала сидевшая рядом женщина средних лет.