Увидевшая свет в 1967 году и ставшая классикой британской пейзажной литературы, книга Джона Алека Бейкера «Сапсан» переживает очередной всплеск популярности и впервые выходит в переводе на русский. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели специально для «Известий».
Дж. А. Бейкер
«Сапсан»
М.: Individuum, Эксмо, 2025. — пер. с англ. И. Масленникова под науч. ред. Ю. Михневич — 272 с.
Думается, главной сложностью для переводчика была не столько точность орнитологических терминов (за этим тщательно следит в подстрочных примечаниях научный редактор), сколько отражение незаурядной личности автора и его оригинального восприятия дикой природы. А Джон Алек Бейкер, судя по всему, был не менее редкой птицей, чем сапсан, находившийся на грани вымирания во время работы над книгой, которая заняла 10 лет. Как рассказывает в послесловии к «Сапсану» Роберт Макфарлейн, через несколько месяцев после выхода книги Бейкер получил от Художественного совета Великобритании премию в размере £1200, о чем сообщила газета Daily Telegraph, назвав писателя самым необычным из лауреатов, который «проживает в муниципальном доме в графстве Эссекс, но не раскрывает, в каком именно городе он живет, чтобы соседи не узнали о его занятиях. У него нет телефона, и он никогда не покидает своего жилища».
На протяжении 10 лет полевых наблюдений затворник Бейкер, хоть и женатый, но имевший возможность не слишком отвлекаться на социальную жизнь, собрал гораздо больше материала, чем вошло в книгу. Это редкая для писателя способность отсекать всё лишнее, избыточное, что мешает основной задаче, основному мессиджу, который в «Сапсане» скорее поэтически-философский, чем природоведческий или экологический. «Бейкер не только сознательно сжимал и видоизменял временные рамки своих произведений, но и намеренно вымарывал из них топонимы и узнаваемые природные ориентиры. Очистив текст от избыточных деталей, Бейкер написал мифическую историю поисков мифической птицы — историю, которая одновременно не знает границ и остается подлинной», — замечает во вступительной статье к изданию 2010 года Марк Кокер, переписывающий несколько прозаических строк Бейкера в форме стихотворения, чтобы читатель тоже смог восхититься мелодичностью языка.
Записанные в столбик, строки «Сапсана» и правда приобретают сходство со стихами одного из бейкеровских кумиров — Теда Хьюза. О несомненном пересечении их литературных методов говорит в сопроводительной статье Джон Фэншоу. Он приводит сравнительный анализ стихотворения Хьюза «Дрозды» («Подлавливают и вытаскивают корчащуюся добычу. / Без малейших отсрочек, без промахов, / Без вздохов или раздумий») и пассажа, где Бейкер описывает безжалостных дроздов, накалывающих на свои клювы дождевых червей: «Есть в дрозде что-то совершенно холодное — в том, как он бесконечно долго вслушивается, а потом колет сквозь травяной ковер; его неподвижный глаз остается слеп к тому, что он натворил».
В «Сапсане» очень много таких бестрепетных убийств и описаний добытой и объеденной героем книги добычи. Между ними есть минимальные различия, но в целом они очень похожи, и едва ли не каждой странице можно встретить примерно такой эпизод: «Сойка замолотила лапками, как в припадке. Вся перекошенная, она падала. Земля прикончила ее. Сапсан налетел и унес убитую птицу на дуб. Там он ощипывал и ел ее, быстро заглатывая мясо, пока от нее не остались только крылья, грудина и хвост». Или еще более жестоко и натуралистично: «Я слышу, как хрустит кость, — будто плоскогубцы перерезают колючую проволоку. Я слышу, как выдираются перья, как рвется плоть, как хрустят и щелкают хрящи. Я вижу, как с блестящего клюва сокола капает черная кровь».
Впрочем, слово «убийство» применительно к этой процедуре питания сапсана при всей ее брутальности выглядит не совсем уместно: хищники вряд ли рассуждают такими человеческими категориями, хотя человеку трудно не наделять животных и птиц антропоморфными чертами и движениями души, не применять к дикой природе ассоциации с объектами человеческого быта. Надо признать, Бейкер в этом смысле максимально осторожен и порой одергивает себя, например, когда, оказавшись с сапсаном практически лицом к лицу, пытается проникнуть в птичий мозг, но быстро понимает всю безнадежность попытки: «Сокол удерживается на узкой грани между любопытством и страхом. О чем он думает? Думает ли он вообще? Такая встреча для него в новинку. Ему непонятно, как я сюда добрался. Я пытаюсь скрыть бледность своего лица. Ему не страшно. Он глядит, как блестят белки моих глаз. Ему непонятно стаккато их мерцания».
На самом деле автор книги не столько в сапсане хотел бы увидеть нечто человеческое (это, с его несколько мизантропской точки зрения, едва ли делает птице комплимент), сколько, наоборот, мечтал бы сам иногда почувствовать себя сапсаном. Ущербность и несовершенство человеческого организма Бейкер ощущал тем более остро, что страдал близорукостью и ревматоидным артритом, с годами всё больше ограничивавшим его двигательную активность. Неудивительно, что писателя так завораживает зрелище дивной стремительной птицы, способной пикировать на добычу со скоростью 390 км/ч, и совершенно не смущает некоторое однообразие то и дело повторяющихся описаний такого плана: «Десять зим я смотрел в небо и разыскивал эти якорные очертания, прорезающие облака, этот проносящийся по воздуху арбалет. Глаз становится ненасытен до сокола, ищет его с экстатической страстью. Так же вращается и щелкает сапсаний глаз, когда видит упитанную чайку или голубя».
От книги часто создается впечатление, «что сапсан только и делает, что ест», как сам же автор и признает: «Он ежедневно добывает по две птицы и вдобавок мышей, червей, насекомых», объясняя такой насыщенный рацион необходимостью усиленного кровоснабжения для роста новых перьев. Однако таких низменных физиологических мотиваций и подробностей в книге сравнительно немного, и, описывая очередной вылет сапсана за пропитанием, Бейкер снова и снова находит способ оттолкнуться от бренной земли и воспарить в метафизические выси, где сапсан не просто охотится, а следует своему высокому божественному предназначению: «Он нацеливается на далекую птицу, на трепещущие белые крылья, и, когда она расплывается под ним белым пятном, он, может быть, чувствует, что обязан нанести удар. Вся его природа была сотворена ради связки прицельного глаза с разящим когтем. Когда внезапно он пролетел мимо, взмахи его крыльев вознесли меня до небес. Была какая-то пылкая бодрость, ритмичное рвение в его стремглавном, пронзающем, ныряющем, кренящемся, вьющемся полете».
Недаром одним из самых горячих поклонников «Сапсана» является режиссер Вернер Херцог, из благоговения перед этой книгой даже отказавшийся от идеи ее экранизации: «Можно сказать, что происходит пресуществление, религиозное таинство, и наблюдатель почти что становится предметом своего наблюдения, соколом. Автор, например, описывает, как сокол парит в вышине, забирается всё выше и выше, становится точкой в небе, а потом вдруг пикирует. И читатель с автором тоже пикируют, мы будто сами превращаемся в сокола».