Писатель, поэт, музыкант и мистик Михаил Елизаров вернулся с новым романом, в котором снова выворачивает наизнанку ткань реальности. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели специально для «Известий».
Михаил Елизаров
«Юдоль»
Москва: издательство АСТ: редакция Елены Шубиной, 2025. — 474 с.
«Юдоль» анонсирована как «квазирелигиозный трактат», в чем можно усмотреть оттенок иронии, но тем не менее это точное жанровое определение: разыгрывающаяся в романе «главная вселенская мистерия», густо замешанная на бытовой метафизике, использует «Откровение Иоанна Богослова» в качестве фабульной основы. Один из множества колоритных персонажей, юродивый обитатель городской окраины, даже имеет кличку Леша Апокалипсис и разговаривает исключительно в стилистике «Откровения»: «И видел я магазин о пятидесяти шагах в длину и ширину. И стены его и двери были подобны чистому стеклу, и был он полон жигулевского питья в сосудах изумрудного цвета, и работали там неправедные жены, и дано им было право отпускать продукты по государственной цене, и они их отпускали, а самые дефицитные продукты толкали с черного хода по цене, завышенной вдвое». Этот метод совмещения советской бытовухи и инфернальной метафизики Елизаров уже хорошо обкатал в рассказе «Санек», где деклассированный колдырь наделяется божественной природой, рождая специфический комический эффект.
Этот принцип последовательно развивает «Юдоль», которая начинается весьма интригующе: «Сразу после выхода на пенсию Андрей Тимофеевич Сапогов решил продать душу Сатане. А до того сорок лет просиживал штаны в окраинном собесе». Чтобы подружиться с Сатаной («международное движение сатанизма» признано в России экстремистским и запрещено), необходимо вернуть ему его палец, который ведет унылое существование на руке 11-летнего лишайного мальчика Кости: «Многие думают, что палец у Кости отсохший, но это не так. Он может чуть сгибаться, и на нем, медленный, точно карликовое деревце, продолжает расти ноготь, напоминающий загнутый птичий клюв». Ничуть не лучше существование и самого Сатаны, который в виде невысокого копролитового истукана, украденного из Серпуховского краеведческого музея, дожидается своего часа (точнее, своего пальца) в задрипанной хрущевке на улице Летчика Нестерова.
Впрочем, елизаровский Сатана вряд ли способен чего-то сознательно дожидаться, поскольку он «не Самость, а экзоскелет (инструмент мистической войны, передатчик и летательный аппарат, учитывая наличие крыльев), через который Сверхсущность, кою для разнообразия можно назвать Диаволом, воплощает себя во внешнем мире, — материальная ипостась. Не будет ошибкой сказать, что в Аду пребывает Диавол (Люцифер), который так же и Сатана, но конкретно наружный Сатана никак не Диавол». Низверженный с небес Сатана «при посадке был поврежден и поэтому выполняет свои боевые функции ограниченно и частично, до момента, пока не обретет целостность». Все эти нюансы объясняет бывшему счетоводу и начинающему сатанисту Сапогову ведьмак Прохоров, который вскоре станет его главным конкурентом и противником. Одна из лучших action-сцен в «Юдоли» — поединок между ними, точнее, батл, в котором главным оружием служат магический дактиль, анапест, хорей и амфибрахий: «У дедушки в сердце взорвалась петарда, ужель наступает инфаркт миокарда?!»
«Юдоль» затягивает читателя в сложный, как лабиринт, визионерский хронотоп, где сюжет часто разветвляется и меняет прямое движение на ретроградное, эпизод, написанный самыми кровавыми реалистическими красками, вдруг оказывается галлюцинацией, один локейшен трансформируется в другой и обратно, а персонажи могут существовать одновременно в двух параллельных измерениях, где имеют совершенно разный облик. Внушительный объем романа позволяет иногда слишком подробно и многословно, но в целом понятно и наглядно растолковать и объяснить эти причудливые спецэффекты, не только с религиозной и философской, но и с научно-технологической точки зрения. Например, важной сквозной метафорой становится «лентикулярная печать», позволяющая видеть на одном значке «Ну, погоди!», который носит Костя, то зайца, то волка в зависимости от угла зрения.
Мерцающее, иллюзорное, «лентикулярное» существование присуще и сказочнику, от лица которого ведется повествование и который может долго не появляться, так что о нем даже забываешь, но потом он внезапно обнаруживает себя обращением «милая» или «ласточка моя». Иногда это выглядит как досадный сбой в захватившем тебя рассказе, но Елизаров объясняет, что это не промах автора, а продуманная писательская стратегия: «Если что, милая, это так называемая ретардация — стилистический прием нарочитого замедления повествования. Ретардация присутствует в фольклоре, к примеру, в былинах, сказках, где чистой фабулы с гулькин нос; отсюда и фрактальный рисунок повествования с его частыми рефренами и самоповторами. Ну и заодно ретардация незаменима для нагнетания пресловутого саспенса. Но разве ж ты слышала об этом, дурочка моя любимая?..» Эта фантомная «дурочка» часто позволяет рассказчику очень кстати включать иронию и самоиронию, когда читатель уже готов утомиться и заскучать.
Интригующее и многосмысленное название романа, вызывающее скорее печальные ассоциации (в том смысле, что «земная юдоль» — это место, где много чего приходится вытерпеть), в ловких руках Елизарова играет не только тревожными апокалиптическими, но и юмористическими оттенками. Например, когда в сюжете появляется новая заведующая отделением на работе у Костиной мамы — Юдоль Мансуровна, но рассказчик советует не слишком веселиться: «Это раньше можно было вволю посмеяться, что папиных коллег звать Владимир Волкович, Ольга Зайцевна — забавное «Ну, погоди!» А вот Юдоль Мансуровна — грозное предзнаменование грядущей вселенской катастрофы».
Поскольку многие наиболее активные персонажи романа — ведьмы, колдуны и некроманты, то «Юдоль» также является подробной энциклопедией магических практик, музыкальным эпиграфом к которой могла бы служить написанная Елизаровым композиция «Некрономикон», очень близкая «Юдоли» по настроению и энергетике. Часть из описанных в романе колдовских и некромантских приемов и принципов довольно известна, а часть, понятное дело, выдумана самим Елизаровым с дьявольской изобретательностью и сатанинским юмором: «Кто-то рассказывал, что вместо проклятий Создателю пел в церкви песню Пугачевой «Лето», и вроде был мощнейший эффект кощунства».
С особым удовольствием в «Юдоли» всячески обыгрывается тема сходства между колдунами и уголовниками: «Ближайшая параллель миру колдовскому — уголовная среда, в которой уважаемые личности — воры, а прочие фраера, мужики — разновидности недочеловеков. Вот и для черных магов обычное население Земли — покорное стадо, быдло, а правильные «люди» — исключительно колдовские «нелюди». Но все-таки главная дихотомия романа — это не колдуны и «обычные люди», а дихотомия Сущего и Бытия, кантовских ноуменов и феноменов, неглубокой реальности, воспринимаемой человеческим мозгом, и трансцендентной, божественной Глубокой Реальности. Отталкиваясь от этого, устами своих фантастических персонажей Елизаров на пальцах, чтобы было понятно даже мальчику Косте, разъясняет механизм человеческого мировосприятия («Мироздание возникает под взглядом Бога. А твой ум уже выстраивает из ноуменов Глубокой Реальности трехмерный фокус-покус...») и сравнивает наше сознание с коварным волшебником Гудвином: «Ум, малыш, такой же обманщик. Он лишь малой своей частью хранилище рефлексов и личной памяти. В основной своей функции это ментально-оптический прибор. Назовем его феноменоскоп...»
В финале романа феноменоскоп в духе любимых Елизаровым словесных игр превращается в Феномено-Епископа, а автор-рассказчик, хотя мир вроде бы и спасен (а юдоль, то есть конец света, откладывается до следующего раза), впадает в приятное состояние светлой печали — в связи с непознаваемостью окружающего мира и невозможностью разглядеть в нем смысл простым человеческим зрением: «Без разницы, какими опилками набивать полиграфический макет этого мира. Феномено-Епископ создал Сущее таким, чтобы всякий живущий созерцал картинки и формы, не отвлекаясь на смысл, который отсутствует».