В Казани с 7 по 11 сентября проходит XVIII МКФ мусульманского кино, одно из крупнейших событий российского фестивального года. Из нишевого этот контент в нашей стране уже переходит в разряд индустриальных: увеличивается аудитория, растет общий интерес к Ближнему Востоку. «Известия» обсудили с членом отборочной комиссии фестиваля Ниной Кочеляевой (она же отбирает кино на Московский международный кинофестиваль) перспективы и специфику фильмов, которые гораздо ближе к российскому менталитету, чем было принято думать.
«В Иране любой фильм начинается с фразы «Во имя Аллаха»
— Современное мусульманское кино — что это такое?
— Это кино, связанное с историей ислама, исламскими традициями. На нашем фестивале оно представлено во внеконкурсной программе, которая посвящена 1100-летию принятия ислама. Это, например, «Ибн Фадлан» — о человеке, который принес ислам в Волжскую Булгарию. Тут же можно встретить рассказы о духовных исканиях, подвигах и так далее. Если проводить параллели, то мы хорошо знаем «христианское кино». Тут то же самое примерно. Это специфический кинематограф на специфическую тему.
— У христиан обычно признаком такого кино становится благословение от какого-то священника, заявленное в титрах. Тут есть что-то подобное?
— Зависит от страны-производителя. В Иране любой фильм начинается с фразы «Во имя Аллаха». Такая традиция установилась после Исламской революции. А в египетских и турецких фильмах вы такого не встретите. Если говорить о нашем фестивале, то он проходит под патронажем Духовного управления мусульман РФ, и у нас есть член отборочной комиссии, который как раз проверяет фильмы на предмет непротиворечия исламским ценностям. Потому что цель фестиваля — в продвижении этих ценностей. Например, мы не включаем в программу фильмы со сценами обнажения и глубоких поцелуев. Хотя я бы всё же уточнила, что у нас фестиваль не столько мусульманского кино, сколько стран исламского региона.
— Насколько попадают в поле зрения киносмотрящих российских мусульман протестные фильмы, например, иранских режиссеров?
— Когда я впервые работала на этом фестивале, нам прислали иранский фильм, связанный с древней местной театральной традицией, когда мужчина-актер переодевается в женщину. Отборочная комиссия выступила резко против этого очень достойного в художественном отношении фильма. Просто в России суфийская традиция, она отличается от иранского ислама, большая часть населения там шииты. Что касается собственно протестного кино, то нам такие заявки поступают редко. Из Ирана обычно идут картины об этнических традициях, они более «спокойные».
— В этом году при формировании программы наверняка были трудности, связанные с политической ситуацией? Сколько заявок отсеялось?
— Мы начали отбор в январе и к концу апреля обнаружили, что у нас на основной конкурс подано всего 30 заявок. И больше их не было, а обычно их не меньше 100. Дирекция фестиваля связалась со всеми консульствами исламских стран, сделали огромную рассылку. И за май у нас набралось достаточное количество для отбора.
Причину весеннего «провала» я могу объяснить тем, что, вероятно, многие потенциальные участники решили, что фестиваль не состоится. Отозвана была из всех заявок только одна, и мне ее очень жаль, потому что это «Долг Хасана» из каннского «Особого взгляда» 2021 года. Режиссер Семих Капланоглу — второй по значимости турецкий автор после Нури Бильге Джейлана. Турецкая сторона нам всё подтвердила, но уже после объявления нашей конкурсной программы европейский дистрибьютор запретил давать нам картину. Остальные заявки остались, и это связано с ориентацией этих фильмов на восточные страны, а не на западные рынки. В прошлые годы мы брали европейские фильмы, которые нам подходили, а в этом году Европа представлена только в документальной секции.
— Есть страны, которые категорически отказались участвовать?
— В этот раз не было. Например, у нас в программе совершенно спокойно существует израильский фильм о коптских традициях в Иерусалиме. Ее правообладатель отказался дать нам фильм на Московский МКФ, а тут согласился. Правда, сразу возникает другая трудность: если в программе появляется израильское кино, некоторые страны арабского мира оказываются не очень довольны. Но мне обычно удается убедить коллег отнестись к этому толерантно.
«Можно назвать только одну успешную у нас картину, связанную с мусульманством»
— В России ведь живет довольно много мусульман. Но есть ощущение, что они о себе и своей культуре кино не снимают, мы его нигде не видим. Почему так?
— Религиозное кино не снимается, потому что нет у нас такой традиции. Хотя в Татарстане его производят и довольно много. Просто эти картины не выходят в федеральный прокат. Они редко появляются на других фестивалях. Это довольно замкнутое, локальное сообщество. Я стараюсь эти фильмы продвигать на российские и зарубежные фестивали, чтобы о татарской кинематографии знали как о существующей.
Кинематограф ведь существует не сам по себе, а в умах критиков и зрителей, которые видят — или не видят. Якутское кино критики уже знают, а татарское — пока нет. Сейчас Татарстан стал много сотрудничать с регионами, и ситуация меняется. Здесь есть яркие авторы, за которыми стоит следить. Например, Ильшат Рахимбай, чей «Микулай» только что был представлен на ММКФ. Также Ильдар Ягафаров. Эти имена многим синефилам еще предстоит выучить.
— Трудно посчитать, сколько мусульман в одной только Москве. Но фильмы о мусульманах, которые выходили в прокат, ничего не собирали, да их в «центре» и снято очень мало, по пальцам перечесть: «Айка», «Продукты 24», «Она» Ларисы Садиловой, «Чужая работа». В чем тут проблема?
— Думаю, проблема в локализации. Представители мусульманского сообщества, проживающие в Москве, редко добираются до кинотеатров: они слишком много работают, им нужно выживать. Нет свободного времени на кино. Мы однажды делали музейную программу для иммигрантов из Центральной Азии. Программа провалилась. В итоге существующие кинематографии локализованы. Дагестанская — в Дагестане, чеченская — в Чечне. А широкому зрителю это неинтересно. То есть нет связки между аудиторией и контентом. С другой стороны, в Татарстане много башкирских фильмов, и наоборот. Пожалуй, можно назвать только одну успешную у нас картину, связанную с мусульманством. Это «Мусульманин» Владимира Хотиненко.
— Снятый тридцать лет назад!
— Да, и тем не менее. Хотиненко — большой мастер. Он сумел найти те точки опоры в этой теме, которые были созвучны всем сегментам аудитории. И российской культуре, и исламской. Кроме того, это был очень качественный фильм, а качество в популярности кино имеет большой вес. Скажем, татарскому кино сложно прорываться на большие фестивали. Их не возьмут в Канны и Берлин, потому что нужен определенный уровень мастерства, а он невозможен без системной поддержки кинообразования, без крупных специалистов и мастеров. Не хватает сильных педагогов. Нужно что-то вроде знаменитой кабардино-балкарской мастерской Александра Сокурова в Нальчике. Посмотрите, как уже несколько лет приходят новые и новые результаты той работы, сначала сильные дебюты, потом вторые фильмы. И это не только Кантемир Балагов, но и Кира Коваленко, Володя Битоков, Саша Золотухин.
— Но ведь все успехи той мастерской так и остались в мастерской и ее выпускниках, не последовало волны кабардинского кино. Получается локальная история.
— Да, если процесс не поддерживать, то любой источник быстро иссякнет. И мы видим, что многие из этих ребят уже эмигрировали. Якутам удалось преодолеть соблазн переезда в другие регионы, им комфортно дома. В Татарстане люди тоже остаются.
«Египетские комедии вряд ли найдут у нас отклик»
— Сейчас российская киноиндустрия и прокат заинтересованы в новых рынках. Мы видим, каким
спросом пользуются турецкие сериалы, снова входит в моду индийское кино. Что мусульманское кино может нам предложить?
— Мне кажется, стоит большее внимание обратить на иранскую кинематографию, одну из сильнейших в мире. Средний иранский фильм сделан не ниже определенного уровня, и это всегда зрительское кино. Мне кажется, российской аудитории будет близко то, что иранские картины рассказывают о поиске традиций, об опоре на них. Мы сейчас тоже возвращаемся к корням.
Мы плохо знаем кино Египта, а это большие, крупные картины, они могут быть созвучны российскому зрителю. Там много исторических фильмов, часто бывают интересные работы об изменении роли женщины в обществе. У нас после распада СССР внимание было сосредоточено на североамериканском кино, Голливуде, на Европе. Это нормально: когда что-то долго запрещалось, оно пользуется большим успехом на рынке. А, например, популярность криминальных драм в 1990-е соответствовала структуре общества. Сейчас меняется политическая конфигурация, и, наверное, мы будет ожидать какие-то другие картины. Много ведь интересного кино.
— Но мы, наверное, можем из мусульманских стран получить только драмы и мелодрамы? Комедии у нас не будут понятны. Разве что вот в Египте сейчас заинтересовались хоррорами.
— Да, египетские комедии вряд ли найдут у нас отклик. Комедия вообще специфический жанр, она редко вырывается за пределы национальной культуры. Я бы обратила еще внимание на Ирак, там сейчас появляются интересные картины. В прошлом году у нас на фестивале в Сочи был оттуда триллер о торговле человеческими органами, например. Триллеры и боевики появляются в разных странах, у нас они найдут зрителя. Есть еще и Индия, ее кинематограф огромен, и там есть блокбастеры уровня «Бахубали».
— Который выходил в России и ничего не собрал.
— Потому что рекламы не было, и о фильме никто не узнал. Мы отвыкли от индийских картин. Но потребность ходить в кино остается, так что рынок будет насыщаться. Возможно, отсюда.
— Вы видите, чтобы иностранные кинематографисты горели желанием снимать кино в России, открывать тут представительства, прокатывать свое кино?
— Интерес есть — со стороны Индии, Казахстана, Китая. Но довольно осторожный. Гораздо сильнее намерение нашего бизнеса участвовать в копродукциях и продвигать свое кино в другие страны. Есть довольно много российско-турецких проектов. Мне кажется, тут проблема в нормативно-правовой основе, нужны государственные договоры о кинопроизводстве. У нас их пока не так много в отношении других стран. Мы довольно давно идем в сторону партнерства с БРИКС, но это должно решаться на самом высоком уровне и это не слишком зависит от кинематографистов.
Справка «Известий»Кочеляева Нина Александровна — кандидат исторических наук, лауреат премии правительства РФ в области образования (2021), руководитель отдела разработки и апробации методик кинопросвещения ВГИК, директор Нового института культурологии (с 2014 года), преподаватель Академии кинематографического и театрального искусства Никиты Михалкова (с 2016 года).
Программный консультант Международного кинофестиваля «Евразия» (2017–2019), программный директор Российско-Британского Сочинского МКФ и премий (с 2017 года), Всероссийского Шукшинского кинофестиваля (с 2020 года), Московского МКФ «Будем жить» (с 2020 года), член отборочных комиссий ММКФ, Казанского МКФ мусульманского кино и МКФ в Дакке (Бангладеш), член экспертного совета Министерства культуры РФ по неигровому кино (с 2021 года), член NETPAC — сети по продвижению кино стран Азиатско-Тихоокеанского региона (с 2022 года). Продюсер, автор более 100 статей по истории и теории культуры, культурной политике и истории кино, опубликованных на русском, английском, корейском и казахском языках.