О декабристах написаны сотни исторических монографий, тысячи литературных произведений, целые тома стихотворений, сняты десятки документальных и художественных фильмов. Поминутно разобран ход событий 14 (26) декабря 1825 года, детали поведения каждого участника, опубликованы материалы следствия и мемуары выживших в Сибири. Казалось бы, всё ясно, однако споры вокруг декабристов не прекращаются до сих пор и, скорее всего, не утихнут никогда. В день 195-й годовщины восстания декабристов «Известия» размышляют об одном из самых неоднозначных событий в российской истории.
Кто такие декабристы?
На первый взгляд странный вопрос, но если приглядеться, то очень важный. И однозначного ответа на него не существует. Попробуем разобраться.
Часто под этим термином понимают участников тайных обществ, существовавших в Российской империи после Отечественной войны 1812 года и заграничных походов. Известно примерно о двух сотнях существовавших независимо (параллельно или последовательно) групп и сообществ, в которых так или иначе обсуждались политические проблемы. Почти все они (за редким исключением) не имели никакой структуры и четкого членства. Говоря сегодняшним языком, это были «тусовки» офицерской и гражданской молодежи, на которые кто-то приходил ради карточной игры, кто-то — ради танцев, а кто-то — поспорить о бытии и нравах. Рассуждали о монархии и республике, крепостном праве и естественном праве. Мнения и суждения высказывались самые разные.
Так или иначе в подобных разговорах участвовало большинство молодых (и не очень) дворян, что не было тайной для властей. А.С. Пушкин писал, что о подобных собраниях «все знают», не секрет, что власти получали сотни доносов от «верноподданных», но всерьез до декабря 1825 года к ним не относились. Если бы Николай после событий на Сенатской площади решил привлечь к ответственности всех участников «обществ», арестовать пришлось бы тысячи и тысячи дворян, а не несколько сотен, как это было в реальности. Даже среди тех, кто был арестован, многие избежали наказания. Например, Михаил Муравьев, который признал участие в заговоре, отказался свидетельствовать против товарищей, но был отпущен с сохранением чина и переводом в армию.
Возможно, декабристы — это те, кто непосредственно участвовал с оружием в руках в событиях на Сенатской и в Василькове (там восстал Черниговский полк)? Но и это не так. На площадь вышло менее полусотни (суммарно) дворян-заговорщиков, наказанию же подверглись гораздо больше. Ну а как быть с поручиком Иваном Анненковым, который и вовсе выступил на стороне законной власти: «14-го числа я вышел на площадь с Кавалергардским полком, занимая свое место как офицер 5-го эскадрона». Большинство тех, кого мы называем декабристами, в восстании непосредственного участия не принимали, но от наказания их это не спасло.
Более того, само слово «декабристы» первыми стали использовать... сибирские чиновники, чтобы отличать «политических» ссыльных от остальных. Постепенно термин прижился, его стали в своих письмах употреблять и сами осужденные. Публично первым слово «декабрист» использовал Александр Герцен в 1857 году в некрологе по Ивану Якушкину, а дальше уже оно обрело свою отдельную жизнь. Получается, что если подходить к вопросу сугубо формально, то термин правильно относить лишь к тем 125 несчастным, которые отбывали наказание в Сибири, хотя очевидно, что его всегда воспринимали гораздо шире.
Мятеж или восстание
В официальных документах и в прессе николаевского времени события 14 декабря описывались исключительно как заговор и бунт, хотя в целом упоминания о замышлявших на жизнь государя считались неуместными. Определения «мятеж» и «вооруженное выступление» появились позже, уже после смерти Николая I, когда изменилось и отношение к событию. К этому времени отмена крепостного права и сословных привилегий стала настолько насущной темой, что именовать государственными преступниками тех, кто ратовал за него три десятилетия назад, было уже как-то странно. В день своей коронации Александр II помиловал всех оставшихся в живых декабристов, разрешил им вернуться, семьи были восстановлены в правах.
С этого времени постепенно стала складываться легенда о декабристах и их самоотверженных женах. Достаточно вспомнить вышедшую в начале 1870-х годов поэму Николая Некрасова «Русские женщины», посвященную княгиням Екатерине Трубецкой и Марии Волконской. Разрешены были к печати некоторые воспоминания вернувшихся декабристов, в журналах появились первые обобщающие статьи. Осмыслить события 1825 года в своих произведениях пытались многие русские писатели, включая Льва Толстого (писал роман «Декабристы», но не окончил его) и Федора Достоевского.
Но настоящий культ декабризма получил начало после известных событий 1905 года. Формальное ограничение абсолютной монархии «Манифестом 17 октября» и созыв Государственной думы вполне соответствовали целям выходивших на Сенатскую площадь в 1825 году, и лидеры политических партий стали наперебой примерять на себя титул наследников декабристов.
В это время был снят гриф секретности со следственного дела и материалов допросов (некоторые из которых вызвали недоумение и породили дискуссии), появились первые серьезные научные публикации о событиях 14 декабря 1825 года, которые всё чаще стали именоваться восстанием. Трактовки и оценки были самыми разными, что в значительной степени отражало спектр идеологических настроений предвоенной и предреволюционной России. Так, великий историк В.О. Ключевский писал, что «декабристы — историческая случайность, обросшая литературой», а литератор-мистик Дмитрий Мережковский именовал декабристов «авангардом русской революции».
Официальными героями декабристы стали после двух революций 1917-го. Ленин называл их первым этапом революционного движения, посетовав, правда, на «узость их круга» и «отдаленность от народа». К столетию восстания появилось множество научных и литературных трудов (например, «Северное сияние» Марии Марич или «Кюхля» Юрия Тынянова), сформировавших новую революционно-романтическую трактовку событий. Но прошло всего десять лет, и на фоне развернувшейся во второй половине 1930-х борьбы с «врагами народа», покушавшимися на устои строя, восторженность в отношении мятежников-декабристов стала несколько неуместной.
После войны постепенно сформировалось более спокойное, хотя и положительное отношение к декабристам. В 1955 году вышел фундаментальный труд академика Милицы Нечкиной (ученицы Михаила Покровского) «Движение декабристов», который стал основой для официального взгляда на события 1825 года. Тайные общества воспринимались исключительно в контексте развития революционного движения как предтеча будущих революционных партий.
В узкий канон классового подхода декабристы втискивались с огромным трудом, поэтому поводов для дискуссий (допустимых идеологически) было великое множество. Это породило очевидную разницу в оценках деятельности декабристов. Великолепные литературно-исторические портреты, нарисованные Булатом Окуджавой, Юрием Лотманом, Натаном Эйдельманом, на новом этапе воскресили романтический ореол вокруг декабристов, а вершиной популяризации этого образа стал блистательный фильм Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья».
«Лучшие люди» или «горстка смутьянов»
После того как классовый подход к изучению истории сам стал историей, в отечественной науке началось новое осмысление декабризма. В 1990-е появилась интересная работа Михаила Давыдова «Оппозиция его величества», в которой анализу подвергнуто современное декабристам русское общество. В стране было 100 тыс. дворян, а в активных антиправительственных действиях принимали участие лишь несколько процентов, так можно ли считать мятежников выразителями мнения значительной части общества? Важнейшей вехой в изучении декабризма стала публикация многотомного труда «14 декабря 1825 года: источники, исследования, историография, библиография» (под редакцией П.В. Ильина). Ну а жаркая дискуссия вокруг недавнего фильма «Союз Спасения» свидетельствует о том, что интерес к событиям 195-летней давности не угас и точки над i еще не расставлены.
В советское время события 14 декабря считались закономерным итогом и апогеем заговорщицкой деятельности дворянских революционеров. Соответственно, конституционные проекты Никиты Муравьева и Павла Пестеля воспринимались чуть ли не уставными, программными документами. Между тем они никогда не были одобрены всеми членами обществ. Это были мнения конкретных людей, повод для дискуссии, который не исключает того, что каждый участник обсуждений имел свою точку зрения.
Очевидно, что большинство участников собраний были в той или иной степени недовольны существующими порядками, но мало кто стремился формулировать проекты построения светлого будущего. В этом еще одно противоречие традиционного советского исторического взгляда, выдвигавшего на первый план идеологию, и художественного, где первичны были люди, во многом ставшие заложниками ситуации, дружеских обязательств и дворянской чести.
Стихийность декабрьского выступления и очень незначительная его связь с деятельностью тайных обществ всё чаще становятся предметом обсуждения историков. Неравнодушные и патриотично настроенные дворяне десять лет обсуждали между собой неурядицы российского бытия, но дальше абстрактных разговоров и «прожектов» дело не шло. И, наверное, так продолжалось бы еще много лет, если бы не довольно странная коллизия с официальным, но не обнародованным отречением великого князя Константина, которая и подтолкнула самых радикальных и решительных участников тайных обществ перейти к активным действиям.
Жонглирование короной
Дело в том, что у императора Александра I не было сыновей. По закону о престолонаследии, принятому в правление Павла Петровича, трон в таком случае переходил к старшему в роду мужчине. Таковым был великий князь Константин Павлович, который на протяжении многих лет официально именовался цесаревичем, то есть престолонаследником. Измениться его титул должен был в случае рождения у действующего императора сына, но этого так и не случилось. Однако в 1823 году Константин написал Александру послание с просьбой исключить его из списка наследников престола. Формальной причиной Константин назвал морганатический брак с польской графиней Жанеттой Грудзинской, хотя по закону это обстоятельство не мешало ему стать императором (права наследования утрачивали бы лишь их дети, которых, кстати, не было).
В действительности Константин счастливо жил в Варшаве и совершенно не хотел переезжать в столицу. К тому же он не мог забыть убийство отца: «Его задушили, и меня задушат», — говорил Константин. Александр на просьбу отреагировал манифестом о передаче прав наследования Николаю. Документ был запечатан в конверт и должен был храниться в Успенском соборе Кремля до момента смерти императора. Знали о существовании манифеста лишь несколько самых близких к трону людей — московский архиепископ Филарет (Дроздов), князь Александр Голицын и граф Алексей Аракчеев. При этом Константин по-прежнему именовался цесаревичем, а Николай, по всей видимости, о существовании документа извещен не был, хотя о желании брата отказаться от трона знал.
Александр умер в Таганроге 1 декабря (здесь и далее даты по новому стилю) 1825 года. Константин в Варшаве первым получил известие о смерти брата (7 декабря), причем к нему обращались как к императору. Он написал письма брату и матери, где подтверждал свое отречение, но к тому моменту, когда они дошли до столицы, сам Николай Павлович, высшие чиновники страны и большая часть гвардии уже успели присягнуть Константину (8–9 декабря).
Лишь после этого из Москвы доставили подлинник манифеста Александра об отречении Константина, но и здесь всё было неоднозначно, поскольку, согласно уже упомянутому императорскому указу от 1797 года, назначение наследника определялось не правителем (как было ранее), а законом. Личные же пожелания Константина и Александра становились, таким образом, противозаконными.
Младший из братьев, Михаил Павлович, едет в Варшаву, дабы передать Константину просьбу Николая лично прибыть в столицу, но тот отвечает, что не поедет, довольно его письма и манифеста (14 декабря). За это время уже успели выпустить официальные гравюры с Константином-императором для госучреждений и отчеканить партию рублей с его профилем (18 декабря). Когда стало ясно, что цесаревич наотрез отказывается ехать в Санкт-Петербург (Константин даже пригрозил бежать в Европу), был составлен новый манифест о его отречении и вступлении на престол Николая, который 25 декабря был утвержден на Государственном совете. Присяга (или переприсяга) сенаторов и гвардии была назначена на 26 декабря.
Отцы и дети
Затянувшееся на 25 дней безвластие и подвигло самых отчаянных членов общества поднять восстание немедленно. Главным аргументом радикально настроенной части было то, что отсутствие монарха снимало проблему цареубийства, которая активно обсуждалась ранее. Вопрос был скорее теоретический: было очевидно, что живой монарх станет знаменем контрреволюции, а это приведет к кровопролитной гражданской войне, как случилось во Франции. В то же время лично к Александру большинство заговорщиков относились вполне дружелюбно. Теперь имело смысл воспользоваться ситуацией.
Но до единодушия было далеко: за немедленное выступление ратовала молодежь — Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин на юге, Кондратий Рылеев, Николай Бестужев, Евгений Оболенский в столице. Большинству заговорщиков было 20–25 лет. «Отцы-основатели» и ветераны движения идею не поддержали, но и образумить пылких товарищей не смогли или не захотели. В итоге потенциальные «основные силы» обществ от участия в выступлении просто устранились.
Можно только предполагать, какие были бы результаты (и жертвы), если бы свои ресурсы и авторитет задействовали командир бригады генерал Волконский, командир Вятского полка полковник Пестель, командир Казанского полка Аврамов, полковник Трубецкой, полковник Смоленского полка Повало-Швейковский, полковник лейб-гвардии Финляндского полка Митьков и т.д. Все перечисленные в выступлении не участвовали (большинство отказались), хотя впоследствии были осуждены.
Весьма характерный факт, о котором не часто вспоминают: участник заговора гвардейский подпоручик Яков Ростовцев посчитал восстание недопустимым для чести дворянина и за два дня до выступления доложил обо всем Николаю. А потом явился к своим друзьям Рылееву и Оболенскому и рассказал им о содеянном. Он надеялся, что его поступок сделает восстание невозможным (и тем спасет товарищей), но просчитался.
Восстание имело очень мало шансов на успех, но всё же таковые имелись. По плану силы мятежников должны были разделиться на три части: отряд полковника Александра Булатова должен был занять контролировавшую город Петропавловскую крепость, отряд капитана Александра Якубовича — взять Зимний и нейтрализовать (возможно, убить) Николая, а отряд полковника Трубецкого — встать перед Сенатом и предъявить сенаторам заранее составленный «Манифест к русскому народу».
В последний момент все командиры отрядов от участия отказались — Трубецкой вообще не явился, Булатов и Якубович были в толпе на Сенатской как частные лица. После этого выступление было обречено, что, впрочем, не поколебало решимости тех, кто готов был сложить голову за свободу. «Мы умрем. Ах как славно мы умрем!» — восторженно восклицал накануне участник решающего совещания юный корнет и поэт князь Одоевский.
Александр Грибоедов, взгляды которого были близки к декабристам, услышав о событиях 14 декабря, сказал: «Сотня прапорщиков вздумала изменить государственный быт России». На деле автор «Горя от ума» даже преувеличивал — вышедшими на Сенатскую площадь войсками руководили пять штатских и 30 офицеров, старшим по званию из которых был недавно произведенный в капитаны Михаил Бестужев. Важно и то, что солдат (удалось вывести около 3 тыс.) они подняли не за свободу и отмену крепостничества, а за доброго царя Константина, которого якобы пытаются отстранить от власти заговорщики.
Николай Карамзин
Заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века
Когда началось следствие, никто из арестованных не отрицал своего участия в тайных обществах — многие просто не видели в этом чего-то предосудительного. Однако сам факт открытого вооруженного мятежа в центре столицы с замыслом свержения императора поставил даже не участвовавших в нем членов общества вне закона, и судили их не как политических оппозиционеров, желавших блага своей стране, а как заговорщиков. В итоге суровость приговора шокировала дворянство. Нарушение негласного «общественного договора» вызвало политическую апатию, изменило структуру общества. Впрочем, это уже другая история.