Ходим парой: Валентин Катаев и Евгений Петров между рифами и мелями политики
В совмещенной биографии двух братьев — Валентина Катаева и Евгения Петрова — Сергей Беляков делает акцент на общественно-политическом и историческом контексте, в котором жили (а порой находились на грани жизни и смерти) его герои, а также на ничуть не менее увлекательной бытовой и финансовой составляющей успешной карьеры советского писателя. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Сергей Беляков
«2 брата: Валентин Катаев и Евгений Петров на корабле советской истории»
Москва : Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2025. — 733 с.
Вопросов в «2 братьях» больше, чем ответов, которые не может дать даже самое тщательное изучение архивов, тем более что не все документы, которые прямо или косвенно пролили бы свет на некоторые повороты судьбы или мотивы решений и поступков Катаева и Петрова, рассекречены. Особенно загадочной представляется личность младшего брата, Евгения, в том числе и потому, что он был более скрытен и сдержан в собственных дневниках, записках и воспоминаниях. О загадочности Петрова Беляков аккуратно упоминает, например, ссылаясь на дневники Всеволода Иванова: «Драматург Виктор Гусев как-то в разговоре со Всеволодом Ивановым назвал Евгения Петрова человеком загадочным. Это точно подходит Петрову, особенно в последние годы его жизни. В далеком прошлом осталась служба в одесском угрозыске. Для читателей он прежде всего писатель-сатирик, журналист, автор фельетонов и очерков, которые печатаются в «Правде», «Литгазете», «Огоньке», член редколлегии журнала «Крокодил». Но чуть ближе к финалу книги, в подглавке «Кто вы, товарищ Петров?» Беляков дает уже в полный рост развернуться Иванову, для которого, похоже, вся петровская загадочность была шита белыми нитками: «В.Катаев — не столько бесчувственная скотина, сколько испорченный дурак, развращенный другой — очень расчетливой скотиной, своим братом».
Это самое злое, но в то же время и практически единственное откровенно негативное высказывание в книге, автор которой хорошо справляется с гуманной задачей оправдать и представить в более или менее симпатичном свете даже такую, на чей-то взгляд, одиозную фигуру, как Катаев, которого многие не любили и при жизни, и после смерти. И все-таки самая сильная сторона Белякова — не столько собственный критический дискурс или «адвокатское» красноречие в защиту своих героев, сколько работа с документами. Без устали компилируя тексты самих братьев, их окружения, других свидетелей описываемой эпохи (в том числе таких суровых и авторитетных, как Александр Солженицын), а также находки и наблюдения других литературоведов и историков, автор книги устраивает читателю действительно увлекательный «круиз» по тому самому бурному морю советской истории, которое обещает в названии и в котором даже очень талантливому писателю удержаться на плаву было непросто.
Набор свойств, которые необходимы были для выживания в описываемые Беляковым исторические периоды, в его книге проступает постепенно, но довольно отчетливо. Одна из самых часто повторяющихся цитат в книге принадлежит Петрову: «В искусстве, как и в любви, нельзя быть осторожным», хотя именно осторожность канатоходца, покачивающегося над пропастью, требовалась от советского писателя, ходившего по тонкой грани между невозможностью скрыть оригинальность личности, к тому же такой самоуверенной, как братья Катаевы, и необходимостью играть по правилам литературной номенклатуры, соответствовать генеральной линии партии, которая имела свойство меняться довольно непредсказуемо. Описывая виртуозное лавирование, которым занимались в этих экстремальных условиях не только герои книги, но и множество их коллег, сам Беляков тоже иногда крадется по тонкой смысловой грани, пытаясь объяснить кое-какие морально-этические нюансы и градации: так, последовательно называя Катаева конформистом и отмечая его цинизм, он все-таки с уважением отмечает, что сервильностью Валентин Петрович все-таки не страдал, и хотя бы этот упрек не надо на него навешивать.
Писатель Валентин Катаев за работой
Порой забавно выглядит, что «непотопляемость» Катаева, над которым неоднократно нависала серьезная опасность, и не только на фронтах (где он успел повоевать и за белых, и за красных), Беляков на протяжении всей книги объясняет популярной приметой об особой везучести человека, имеющего две макушки. В этом он отталкивается от мемуарной вещи самого Катаева — «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», где писатель как бы хвастается: «Считалось, что две макушки бывают только у редких счастливчиков», но Беляков поглаживает эти две катаевских макушки при каждом удобном случае. «Ну и не забудем, что были у Катаева-старшего две макушки — признак везучего, счастливого человека», — в который раз подчеркивает автор книги, рассказывая о конце 1930-х, когда Катаеву чуть не припомнили, как в качестве командира батареи в Красной армии он отдал своим солдатам приказ сдаться.
К чести Белякова надо признать, что он оперирует не только суеверными аргументами, но и более объективными фактами, в частности, тем, что оба героя книги пользовались благосклонностью одного из самых страшных, по мнению автора, людей сталинской эпохи — Льва Мехлиса, организатора репрессий в РККА, а впоследствии редактора «Правды», где Ильф и Петров трудились весьма успешно и даже совершили, фактически по заданию Сталина, дорогостоящую и очень плодотворную поездку за океан, вылившуюся в книгу «Одноэтажная Америка». Эта встроенность в номенклатуру, граничащая чуть ли не с обласканностью властью, не очень вяжется с тем ощущением свободы, за которое многие поколения читателей любят гениальные романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Беляков этот когнитивный диссонанс прекрасно ощущает («Как хотелось видеть любимых авторов любимых книг идейно близкими, этакими диссидентами, оппозиционерами, вольнодумцами!»), в том числе и тогда, когда описывает вынужденные «некрасивые поступки» обоих братьев, хотя трудно сказать, кто из советских писателей таких поступков не совершал, до последнего стараясь уклониться, но все-таки в итоге подписывая необходимые коллективные письма или выступая на показательных собраниях и заседаниях (например, в суде над правыми троцкистами).
Резюмировать различия между Катаевым и Петровым, а также окончательно реабилитировать их и в читательских глазах, и даже как бы перед неким высшим судом Беляков пытается в подглавке «Черный лебедь, белый лебедь», где полемизирует с художником Борисом Ефимовым, писавшим: «Как несправедливо и капризно разделила между ними природа (или Бог) человеческие качества. Почему выдающийся талант писателя был почти целиком отдан Валентину Петровичу, а такие ценные черты, как подлинная порядочность, корректность, уважение к людям, целиком остались у Евгения?» Удивляясь этой известной фразе, Беляков напоминает о художественных достоинствах книг, написанных Петровым в соавторстве с Ильфом, а потом пускается в более тонкие рассуждения о том, что в случае с Валентином Петровичем надо все-таки разграничивать корректность (которой он не злоупотреблял) и порядочность, которая «в те времена» требовала смелости. Ее несомненным примером, по мнению Белякова, служит дружба Катаева с Осипом Мандельштамом, которого Катаев поддерживал и морально, и материально, да и вообще помогал довольно многим, хотя и выборочно, руководствуясь своими внутренними критериями: «...как не заметить, что Катаев принципиально заступается за людей талантливых, гениальных — за Стенича, Мандельштама, Заболоцкого. Заступается безуспешно, рискуя своей репутацией советского, лояльного большевикам писателя. Гений достоин того, чтобы ради него рискнуть. Но только гений».
