Лев Дуров родился 23 декабря 1931 года в Москве.
Дуров — это человек, подаривший голос Шарику из «Каникул в Простоквашино». Это папа из «Странных взрослых», удочеривший девочку Тоню-Джульетту и учивший ее, что добро нужно делать «просто так».
А еще Дуров — это пронырливый официант из фильма «Калина красная». Наивный милиционер из «Большой перемены». Каратист Сан Саныч из «Не бойся, я с тобой!».
У каждого поколения был свой Дуров. Сменялись правители, эпохи, люди. А Дуров, какой был, — веселый, неунывающий, неутомимый — оставался.
55 лет на сцене, больше 200 ролей. По большей части — эпизодические. Как писал кто-то из критиков, у Дурова не было роли, после которой он проснулся знаменитым. Но, как гласит поговорка, льва узнают по когтям. В кадре он проводил 2–3 минуты, а в памяти оставался навсегда.
«Я в «Семнадцати мгновениях» не хотел сниматься. Мне агента Клауса, такую мразь играть приходилось, — вспоминал Лев Константинович. — Но когда стал вчитываться — зацепился за момент: Штирлиц спрашивает Клауса: «А вы не пытались писать?» И Клаус отвечает: «Нет». Когда я играл это, то сделал паузу в ответе. Чтобы публика поняла: пытался, пытался Клаус писать, да таланта не хватило. Хотел писателем стать, но не смог, и от этого он стал мстить человечеству... И от этого он стал злодеем».
Англичане прозвали его трагическим клоуном, возможно, наиболее точно выразив истинную сущность Льва Константиновича Дурова — выдающегося театрального актера.
«Так странно. Большие роли я стал получать уже стариком, — удивлялся он. — «Не валяй дурака», «Не послать бы нам гонца», «Луной был полон сад», «Сирота Казанская».
Жалел ли он? Может быть, и жалел. Только мы об этом не узнаем. Перенесший несколько операций, с клапаном в сердце, Лев Дуров никогда ни на что не жаловался. Когда слегла его горячо любимая жена и народный артист несколько лет ухаживал за ней, даже близкие друзья не догадывались о беде, поселившейся в его доме.
Он и своих коллег учил стойкости.
— Просто в нашей профессии есть негласные пункты контракта, — говорил Дуров. — Как в работе космонавта есть негласный пункт — гибель. А у нас есть пункт — забвение. Об этом нужно помнить.
Он не дожил до забвения. «Лев Константинович открыл глаза». «Лев Дуров шутит с врачами» — все эти дни с момента госпитализации актера за его здоровьем следила вся страна.
Смешной, лысоватый, маленького роста, похожий на доброго дедушку из соседнего подъезда. Человек, ставший родным многим поколениям наших соотечественников. Человек, которой мог подписать старой поклоннице книгу «Здравствуй, попа, новый год». Трудно поверить что вот этот, такой простецкий дед — настоящий дворянин. А ведь так оно и было.
Род Дуровых вел начало с 1540 года. Родственники Льва Константиновича — это и кавалерист-девица Надежда Дурова, и знаменитая династия дрессировщиков.
Однажды ему довелось играть Льва Толстого. Роль предложил Питер Устинов. Понятно, что киношники отнеслись к идее скептически. Как-то не сильно вязался балагур и шутник Дуров с образом почтенного бородатого мыслителя. Но какой же шок испытали коллеги, когда гримеры всего лишь наклеили Дурову бороду. Оказалось, два Льва удивительно похожи друг на друга.
В тот день Дуров до смерти напугал московского милиционера, остановившего автомобиль актера и поверившего в то, что перед ним — настоящий живой Лев Толстой. (Потом рассказ о путешествии Льва Толстого по Москве опубликует в «Иностранке» Питер Устинов.)
Впрочем, своей знатностью он никогда не кичился. И когда однажды ему предложили вступить в Дворянское собрание — расхохотался.
«Мне неприятно смотреть, как взрослые люди играют в детские игры, изображая из себя князей и графинь. Может быть, кому-то это компенсирует нравственные изъяны, а я этого не понимаю».
Он называл себя обычным московским разночинцем. Детство Льва Дурова прошло в старом московском районе Лефортово. Во время войны с мальчишками тушил бомбы-зажигалки на крышах, выступал в военных госпиталях, поднимая настроение раненым.
«Я просыпаюсь, открываю глаза — и смеюсь. Смеюсь, чтобы не завыть», — говорил он.
Тридцать лет назад старуха цыганка нагадала ему скорую смерть. Но предсказание не сбылось.
Он ломал кости во время съемок, горел в вагоне (Дуров никогда не прибегал к услугам каскадеров), его било инсультами и инфарктами. Столько раз побывав на том свете, он относился к смерти, как к старой знакомой. И даже подшучивал над ней в своих «дуриках» — фирменных Дуровских краткостишиях.
«Никак не умирается мне что-то».
«Не забивайте так быстро гвозди, я еще не со всеми попрощался».
Из всех сыгранных персонажей более всего он походил на героя «Сироты Казанской», летчика-космонавта Павла Андреевича Ковешникова.
— Увидел я станцию. Стал заходить на стыковку. Включаю двигатель на торможение — и тут неожиданно разгерметизация. Мне стучат в иллюминатор. Показывают на часы. Всё. Время пошло, — самозабвенно заливал Павел Андреевич о своем якобы полете в космос, не заметив, что «посыпался», как это часто бывает сегодня, на часах.
Друзья говорили, что такого враля и обманщика свет не видывал. Дуров мог обдурить любого. И даже смерть.
Всем казалось, что и на этот раз он обведет старую знакомую вокруг пальца...
Впрочем, он не боялся. Он был готов, понимая, что «жизнь — это такая штука, из которой еще никто не выкарабкивался живым».
