Принято считать, что время долгих рабочих вакаций — глухое, тихое время. В первые 10 дней после Нового года ничего не происходит — год медлит и набирает силу; если что и случается, то всякий раз событие пропадает, уходит в елочную вату. Еще отпускной август, смертельный для любого стартапа, считается глухой порой — контрапункт года, пауза, все передыхают. Впрочем, у августа скверная политическая и катаклизменная репутация. Вот та же глухота и тишина, по идее, должна была сопутствовать и первым «теплым каникулам» в мае. Пора частной жизни, «дали картошку посадить», шашлык, Италия, Крит; любовь, а не война и пр.
Не тут-то было. Не такими уж тихими праздниками начинаются майские дни. За каникулярные дни случилось все, что только может случиться. Отставка, побег, предательство, обман, казнь, смерть, похороны, воскресение, парад, демонстрация, митинг, гулянья, крестный ход, велопробег, изнасилование и салют. Бойкий месяц. Отдохнули с огоньком. Температура с нуля дошла до 30 градусов жары; в один день, как на юге, брызнули листья, и наемный убийца, проковыряв ложкой дыру в стене, со сломанной ногой добрался до Измайловского парка и 12 часов сидел на скамейке, глядя на первую зелень и на гуляющих, не имея возможности подняться, зная, что сейчас его найдут. Не просто побег, а побег литературный, пронзительный. И каждый день, новость за новостью, шла какая-то полужитейская, полугосударственная густота — не продохнуть.
Что останется от этой густоты? Как известно, новости есть только тогда, когда читаешь их каждый день или когда говоришь о них каждый день, — в противном случае их просто нет.
Вспомните опыт телефонного общения с дальними близкими. «Какие новости?» — «Да никаких. Жизнь идет — вот и новость». Что будет с этим маем через год? Через 10 лет понятно, что останется. Единственная важная майская (в этом году — майская) новость — Христос воскресе. А через год? Как водится, останется только то, что способствует тому, чтобы «жизнь шла».
Возможно, останутся какие-то ощущения, что-то вроде повседневных, вдруг на тебя опрокинувшихся настроений.
Майская неделя всегда лежала как бы между миром и войной — между
Первомаем (мир, труд) и днем Победы. Между мирной демонстрацией и военным парадом. В последние же годы всё окончательно и решительно перевернулось, и теперь майская неделя располагается между войной и миром. Всякая демонстрация (даже если по Тверской идут кроткие, как голуби, профсоюзы) видится частью гражданского спора, своего рода вызовом, доказательством силы (то есть имеет философию парада), а парад — напротив того, средоточие благости и гражданского мира. Всем миром поклонимся за чистое небо над головой. «Нам нужен звон ваших орденов и медалей, от него слезы на глаза наворачиваются» — что-то вроде этого говорил комментатор ветеранам на Поклонной горе.
Некоторая чрезмерная приверженность всем без исключения символам Победы, их роскоши, богатству, величию, звону — дело сиюминутное. При такой нужде в вещном, а не вечном — как не появиться символам неистинным? И одна из новых, последних лет, новостей — появление нескольких «лжеветеранов» на парадных трибунах. В актерстве был замечен ветеран с тремя звездами Героя Советского Союза и шестью орденами Ленина на мундире, будто бы сотрудник мифологической Специальной военно-политической контрразведки. Да и бог там с ней, с контрразведкой — по возрасту этот человек никак не мог участвовать в боевых действиях.
Неистинные воины — люди недостаточно преклонных лет, чтобы снять с себя все подозрения в хлестаковщине, но достаточно преклонных, чтобы лишить всякого критика возможности упражняться в остроумии — «есть физиологическая жалость, которая заливает духовную, есть биологическая близость между людьми, которая пробуждает сочувствие без вопросов морали». Тем более что хотя бы от одной истории ложного ветеранства несет такой жалостью и правдой, что ни о какой корысти и говорить невозможно — только о судьбе.
Это история Нины Семеновны, завсегдатайки митингов и общественных волнений любого толка, которая носит награды мужа «в память о нем». Мужа сильно любила, после его смерти попала в психиатрическую лечебницу. Выйдя из больницы, одела себе на грудь его орденские планки. Эта история меня потрясла — тут своего рода сниженный, травестированный поступок Ксении Петербуржской, которая после смерти любимого мужа оделась в его платье и стала называться его именем.
Нина Семеновна носит мужнино не для служения, конечно, но, очевидно, и не для незаслуженного почета. А для памяти. Тут много от идеи «Бессмертного полка» — вот еще новость, что останется. Нипочем не пропадет, потому что это не новость, а начало нового. Это с прошлого года длящееся общественное дело, гражданская инициатива, которая может сделать День Победы праздником действительно бессрочным и нравственно безупречным. Родилась идея в Томске, но в этом году уже по улицам 100 городов и деревень (деревень!) прошли жители, тихие обыватели, частные лица, — прошли люди, несущие портреты своих родных, погибших на войне и ушедших после нее. Вся война в этих увеличенных фотографиях. Там и фронтовики-победители, вернувшиеся с орденами и медалями, и те, кто пропал без вести, до сего дня не найден и не похоронен, и умершие в госпиталях, и попавшие в плен. Вот этот молчаливый проход многих (и каждый со своим) — действительно зрелище, автоматически вышибающее слезу. В этих акциях есть безупречность тихой правды и настоящая победительность. Есть семья, живая семья, есть женское, есть детское, есть смерть родного человека, есть память.
Второе из повседневного нового, что всегда запоминается, — ощущение бесконечной подвижности того, что кажется наиболее укорененным и неподвижным — например, общественной морали. Она легко опрокидывается в дичь, в темноту — при любом попущении, при любом разрешении опрокинуться.
А вот новое, нечто действительно новое в повседневных житейских практиках (что тихонько вырастает) практически невозможно предугадать. Не угадывается. Я думала об этом, наткнувшись на чудные картинки — почтовые карточки товарищества Эйнем «Москва будущего — взгляд из 1914 г.». Картинки милые. Угадано все — метро, монорельс, беспроволочный телефон, телевизор, угаданы гипермаркеты, храмы торговли («Торговый дом Мюр и Мерлиз разросся до баснословных размеров, причем главные отделы его соединены с воздушными железными дорогами»). Угадано все — а дамы будущего одеты в корсеты и турнюры. Правда, диких расцветок: «Толпы людей в ярких костюмах XXIII века наслаждаются дивной природою...» Также и сейчас фантастических героев одевают по моде, прибавляя всякий раз странные детали — взбесившийся оттенок ткани или воротник из фольги. Одежда (форма)— это овеществленная повседневная мораль, ее не придумать. Новое всегда кажется разрушением старого. Короткая юбка не сама по себе юбка, а разрушенная, усеченная длинная. А в каждом времени есть своя длинная юбка, которая представляется неприкасаемой.
Это я к тому, что обзор майских впечатлений хотела завершить ерундовым потрясением. Ни грамма больного и того, что кажется сейчас, в эти майские дни, единственно важным, в нем нет. Но есть какое-то житейское новшество. Какая-то усеченная юбка, и важность этого усекновения еще непонятна. То есть ясно, что старому конец, а что растет, ясно еще не до конца. Но я недавно пережила моральное потрясение. Вынуждена была наблюдать ужасные брачные игры новомодных юнцов. Я сидела майским деньком в ресторации. На прекрасной веранде, среди цветов. Светило солнце. За одним столиком обедали пять красивых барышень. Они не разговаривали друг с другом, а били в клавиатуры своих телефонов и планшетников. За соседним столиком сидели четверо отроков и молча терзали свои наладонники. Возможно, в этот момент они с кем-то знакомились — кто его знает. Между разнополыми столами не было ни переглядываний, ни электричества. Наконец, к девичьему столику подошел молодой южанин. Конец мороку! «Девушка, — сказал юный горец, и я приготовилась слушать привычное, вечное, ресторанное, уличное, — девушка, у вас случайно нет с собой зарядки к Samsung Galaxy S3? Я вижу, у вас такой же, а у меня разрядился!» В смятении я побежала к двери и увидела перед зеркалом юношу, делающего себе прическу. Руками он правил на голове шалашик. Что ж — хоть что-то. Хочет понравиться... Молодой человек сделал волосы, вынул телефон, сфотографировал сам себя и послал фотографию в Instagram.
