Танцы с крокодилом
Многие режиссеры утверждают, что поставить хорошую комедию гораздо труднее, чем драму. А тем более — комедию Мольера. Ведь за века чувство трагического в психологии людей почти не изменилось, и мы продолжаем сочувствовать героям Шекспира. Но чувство комического изменилось очень даже. И то, что вызывало живейшую реакцию зала во времена Мольера, все эти насмешки над человеческими пороками — жадностью, глупостью, показной набожностью, — сегодня не заводят публику и очевидно нуждаются в перекодировании. История пожилого богача, который препятствует счастью своих детей из-за патологической скупости, а сам собирается жениться на молоденькой, сегодня тянет не на комедию, а скорее на драму.
Выпускник Сергея Женовача Егор Перегудов, на чьем счету постановки «Под давлением 1–3» на малой сцене РАМТа и «Время женщин» в «Современнике», попытался сделать спектакль не столько о человеческой жадности, сколько о театральном мире, где все относительно, где герой запросто может оказаться подлецом, а злодей — жертвой. Он не стал актуализировать пьесу и представлять, кем ее герои могли бы стать сегодня. Его «Скупой» помещен в неопределенное время, но в очень конкретное место — в театр.
Режиссер соорудил для игры квадратные деревянные подмостки, а часть зрителей усадил прямо на сцене, лицом к залу, так что публика разглядывала не только актеров, но и друг друга. Конечно, сидящие на сцене оказались в более выгодном положении, потому что смотрели спектакль как бы изнутри, но по большому счету точка зрения нечего не меняла. Зрители в зале видели всю ту же игру в театр, где актеры лишь примеряли маски и тут же «выпрыгивали» из образа, усаживаясь за свои гримировальные столики. Егор Перегудов намешал тут кучу всего: романсы и рок-н-ролл, танец и акробатику, мольеровские парики, падающие в нужный момент из-под колосников, и античные сценки из комедии Плавта «Кубышка», откуда и был позаимствован сюжет «Скупого». Но в этой суете и мельтешении приемов потерялся смысл всей затеи.
В спектакле есть несколько отличных эпизодов. Например, тот, где, впервые собираясь все вместе, персонажи толкаются на тесной сцене, пытаясь пробраться к своим возлюбленным, но все время сталкиваясь с новыми визави. Дружный хохот вызывают импровизации Михаила Шкловского и Александра Девятьярова, веселящих публику гэгами и разнообразными манипуляциями с зеленым плюшевым крокодилом — это дань площадному театру, еще популярному во времена Мольера.
А иногда в спектакле вдруг возникают лирические моменты: когда Марианна снимает со своего престарелого жениха шутовскую бороду и накладной нос, кажется, что вот-вот между ними пробежит искра настоящего чувства и произойдет преображение. И здесь ты представляешь, какой тонкий и щемящий спектакль об иллюзорности человеческого счастья и эфемерности театральной материи мог бы случиться у Перегудова, если б он не разменивался на все эти пляски с бубнами, а сосредоточился на линии Гарпагона.
У Алексея Блохина получился очень неоднозначный персонаж. Собственно, постановка и начинается с психологического эксперимента: Блохин показывает остальным свой портрет и просит охарактеризовать человека на фотографии. И тут мнения респондентов разделяются: одни называют его добряком и душкой, другие — законченным скрягой и мерзавцем. В дальнейшем актер балансирует между двумя этими ипостасями, но все же, как свойственно нашим артистам, пытается оправдать своего героя. Его Гарпагон выглядит куда симпатичнее своих явно недалеких детей (Александра Розовская и Роман Степенский), которые так же скупы на чувства, как их отец — на деньги, и умеют только брать, но не отдавать. В финале мы по идее должны пожалеть скупца, оставшегося при своих деньгах, но в дураках. Но жалеть его не хочется. Ведь это, в конце концов, только игра.
