«В Крылатском сирень цвела неимоверно. Не поверишь, что Москва»
«Неделя» открывает новую рубрику: мы расспрашиваем писателей о городах и районах, где происходит действие их книг, которые благодаря писательскому воображению превращаются в знакомых незнакомцев. Первым на вопросы «Недели» ответил Антон Уткин, автор романа «Дорога в снегопад».
— Главные герои вашего романа Алексей и Кира путешествуют в Китай, сын Киры уезжает из столицы в деревню Варварино — словом, в романе происходит много перемещений. Но все же основное место действия — Запад и Юго-Запад Москвы, в частности, район вблизи метро «Молодежная». Действительно ли там царила такая идиллия, как вы описываете?
— Да, идиллия. В этих местах мне довелось провести почти всю жизнь. Для меня это та самая малая родина. Наш микрорайон настолько был вписан в природу, что жизнь его скорее подчинялась природным циклам, чем ритму большого города. Свои волшебные свойства район сохранял довольно долго, даже после появления Крылатского в 1984–1986 годах.
Я почти не знаю таких мест, где дом буквально стоит в лесу. И это не палисадник, а именно настоящий лес. Неслучайно в романе не раз появляется описание березовой рощи. Несколько домов, а потом — опять лес. Если к этому с детства привыкнуть, потом не захочешь никакого центра. У нас было так: вышли кататься на лыжах, у подъезда уже их надели, и поехали. Сейчас это уже невозможно, потому что стало больше машин, переходов всяких.
— Крылатское у вас — «уголок, пребывающий под властью пригородной неги». Вы сами можете расслабиться и спокойно пройтись по Крылатским холмам?
— Ну а почему не пройтись, спокойно-то? Да, точечная застройка уже и само Крылатское испортила. Но Крылатские холмы теперь включены в охраняемую зону — парк «Москворецкий», так что этот уголок, условно говоря, законсервирован. Парк уже огражден забором. Парк «Москворецкий» — это такое любопытное явление, он объединил все районы, которые у меня в романе описаны: Тереховская пойма, Мневники, Строгинская пойма, лесной массив за «Чазовским домом» в Крылатском. И парк «Фили-Кунцево», который идет вдоль Москва-реки в сторону «Кунцевской». Потрясающей красоты места: на склонах, которые спускаются к реке, поросли вековыми деревьями.
На холмах стоит церковь Рождества Богородицы. Раньше там была деревня Татарово, вокруг церкви еще дух этой деревни сохраняется. Дорога — бывшая единственная улица этой деревни — ведет вниз, к Гребному каналу. Там заросли сирени, бывшие сады, яблони, птицы поют — это до сих пор дикий уголок. В этом году, например, сирень цвела неимоверно. Даже не поверишь, что это Москва.
Крылатские холмы уникальны тем, что с них открывается самый полный вид на Москву. Нет такого другого места, чтобы Москва была так хорошо видна. Недаром я пишу, что оттуда ты видишь ровно то, что видел Наполеон. Но только Москва была в пределах Камер-Коллежского вала, он стоял на Поклонной горе, а сейчас Поклонная гора сама вошла в пейзаж.
— Антон с дочкой Настей лазают по холмам, он обучает ее «навыкам выживания». Это необходимо в «современнейшем мегаполисе»?
— Ответ на этот вопрос содержится в самом романе. Мы живем в очень хрупком мире, который умеет притвориться вполне надежным. Но вспомните, что было летом 2005 года, когда на востоке Москвы отключили электричество. Упорядоченная жизнь мгновенно превратилась в хаос, и в хаос весьма опасный. Так что навыки никогда не помешают.
Россыпи огней, комфорт — всё это очень обманчивая картина. У меня есть друзья, которые обзавелись «тревожными» рюкзаками. В них они хранят все необходимое для выживания: газовые горелки, палатки какие-то, теплую одежду. Это не шутки, они совершенно не сумасшедшие.
— Стол, лавки, голубятня, где проходила жизнь старшего друга Антона, дяди Саши, — это «уходящая натура»?
— Голубятня в каком-то смысле символ Москвы — и да, действительно, уходящая натура. Число московских голубятен сократилось в несколько раз, и многие из них не используются. Кстати, и в Крылатском еще есть голубятни, причем действующие. Контингент, который собирался у голубятен, в кафе никогда не ходил. Тогда и кафе-то не было, они были другие, автопоилки так называемые, павильоны, где разливали из автоматов пиво по 20 копеек. Но голубятня лучше: столик, скамеечки, всё это в лесу. Все владельцы голубятен — люди, как правило, пьющие. Вокруг них образовывались какие-то компании.
— «Багратионовская» для вас тоже находится в границах «волшебной» страны «Молодежная-Крылатское»?
— Граница для меня всегда проходила в районе Филей — перед Шелепихинским мостом. Но это такая большая граница, «государственная». Пограничная зона — между «Филями» и «Багратионовской». Ну я и родился, собственно, на «Багратионовской». Всё это единое пространство. В детстве или сейчас, если бываю в этих местах, сразу возникает чувство дома. Но стоит попасть куда-то на «Кутузовскую», уже всё другое.
— Что особенного вы увидели в Филевской линии, кроме того, что она — наземная?
— То, что она наземная, уже само по себе уникально. Я очень переживал, когда появились эти новые серые поезда. Конечно, прогресс идет вперед, но почему же тогда англичане так любят свои старые такси, автобусы? Будь моя воля, я бы сохранил эти старые синие вагоны с мягкими пружинистыми сидениями. Едешь, как будто на автобусе. Когда туннели начинаются, отправляешься куда-то под землю, тогда «настоящая Москва» начинается.
Филевская линия как бы обручена с самой историей. Конечно, во всяком месте Москвы свершалась какая-то история, но Филевская линия олицетворяет славную историю. Это история Отечественной войны 1812-го года. Сама топонимика этих мест об этом говорит, все эти улицы Герасима Курина, Василисы Кожиной. Например, деревня Черепково, которая находилась там, где в 1990-е построили коттеджный поселок, а потом еще и «Ашан». Название «Черепково», кстати, попадалось мне в воспоминаниях французских офицеров, которые принимали участие в походе на Москву. Они шли именно по этим местам, откуда во времена моего детства приезжал молочник на тележке, запряженной лошадкой, привозил молоко в бидоне.
— В финале герой все же обретает надежду «вписаться» в московский пейзаж. Как по-вашему, останется ли Алексей в Москве? В каком районе поселится?
— На первых порах, конечно, дома. Если он будет работать в университете, может, будет у него возможность снять квартиру поближе к работе.
В принципе роман, так сказать, «сосредоточен» на Западе Москвы. Это те районы, в которых я жил и учился, они мне хорошо известны, я их очень люблю. Моя Москва такая. То же самое и с центром: если его поделить строго на две половины, то в той его части, что относится к востоку, я испытывают тревогу и беспокойство. Без лишней нужды я стараюсь туда не заезжать, мне там неуютно. А вся западная половина центра, она вся исхожена вдоль и поперек, я там чувствую себя прекрасно.
«Молодежная»
«Тот район столицы, где они с Антоном провели детские годы и где прожили большую часть жизни, мало кому известен, и, несмотря на то что в Москве на первый взгляд немало таких районов, именно этот вполне мог бы считаться одной из достопримечательностей. Возник он на западе лет 40 тому назад, сразу соединив в себе удобства города и тихую прелесть дачной местности. Долгое время станция метро была конечной и всего один автобусный маршрут уходил за кольцевую дорогу в сонный поселок Рублево, отгороженный от нее чудесным сосновым бором. Остальные были ограничены кварталами, разбросанными между остатками больших и некогда сплошных лесных массивов».
«Крылатское»
«Все здесь было окутано негой погожего летнего дня, как и 10, как и 20 и 30 лет назад, когда они с мамой выходили сюда на прогулку: он с сачком, она с раскладным стульчиком. И самое удивительное во всём этом было то, что все эти люди, птицы, насекомые совершали свои действия независимо друг от друга и даже ничего друг о друге не зная, но вместе их движения, которые отсюда, с высоты, казались плохо понятным копошением, и создавали тот образ обитаемого, живущего мира. Только сейчас на этом холме у него возникло чувство дома, он осознал, что вернулся, и вернулся надолго, на целый год, и что-то — слежавшаяся толща насыпной земли — подсказывало ему, что пребывание его здесь будет приятным».
Голубятня за Кремлевской больницей
«Дядя Саша, а фамилию его, наверное, знали только в ЖЭКе, в каком-то смысле являлся символом района, причем бессменным. Кончины дяди Саши ждали каждый год еще с Московской Олимпиады, и каждый год ожидания летели прахом. Проходили лета, сменяли друг друга политические эпохи, умирали генеральные секретари и избирались демократические президенты, а дядя Саша поживал себе, и историческое время смыкалось над ним, точно кроны сосен, осенявших его голубятню».
«Багратионовская»
«Всё, что еще связывало его с Кирой, было обещание позвонить Гоше. Узнав о том, что мать его будет теперь жить на Барклая, он стал пропадать теперь уже из этого дома, временно поселившись у одного из своих товарищей. Алексей позвонил Гоше и пригласил его встретиться после уроков. Немного поразмышляв, они сошлись на «Горбушке». К половине четвертого Алексей приехал на «Багратионовскую». — Да не надо в кафе, — отказался Гоша. — Не хочу. Что еще за буржуазность, — буркнул он. — Ну, хорошо, — согласился Алексей, они вошли в сквер перед фасадом бывшего кинотеатра «Украина» и остановились под высоким кленом у скамейки, наполовину заваленной бурой листвой вперемешку со снегом».
Филевская линия
«По субботам на станции «Фили» голубые вагоны в зависимости от времени года наполнялись черными кителями или шинелями суворовцев, ехавших в увольнительные, и почему-то от их присутствия было удивительно уютно. В 1990-е годы суворовцев сослали куда-то в Кузьминки, а здания училища перешли к таможне, и одной живой краской в жизни Филевской линии метро стало меньше. Красные кирпичные корпуса были теперь оштукатурены и выкрашены в канареечный цвет, а на месте спортивного городка с брусьями, горками и турниками стояли недешевые автомобили. «Поганые торгаши, мироеды, — пьяно грозился Алексей. — Вы ответите за суворовцев!»
Москва
«И он снова услышал в себе тот таинственный голос, который говорил с ним в Рослине, — словно дух этой земли, на которой он сейчас стоял, ободрял его. Впервые за много дней он как бы опять обрел себя, ощутил в себе смирение, а с ним и надежду. И ему подумалось, что суровая безжалостная сила никак не может быть всемогущей просто потому, что она сурова и безжалостна, и мысль эта была не верой, а знанием. «Просто надо потерпеть, — твердил он, — еще немного потерпеть, еще немного...» — и, словно соглашаясь, с ветки ему на плечо упал рассыпчатый ком мягкого снега».
Антон Уткин. Дорога в снегопад. М.: АСТ, 2011
