Как полюбить свой мотоцикл и остаться в живых

Когда подъезжаем, Джон и Сильвия уже ждут нас под первым деревом у дороги.

— Что с вами случилось?

— Сбросили скорость.

— Это мы поняли. Что-то не так?

— Нет. Давайте прятаться от дождя.

Джон говорит, что на другой окраине есть мотель, но я отвечаю, что мотель есть и получше — если повернуть направо по дороге, обсаженной тополями, через несколько кварталов отсюда.

Сворачиваем к тополям и проезжаем несколько кварталов — появляется небольшой мотель. В конторе Джон озирается и произносит:

— И впрямь недурно. Когда ты здесь бывал?

— Не помню, — отвечаю я.

— Откуда тогда про него знаешь?

— Интуиция.

Он смотрит на Сильвию и качает головой.

Сильвия уже сколько-то за мной наблюдает. Замечает, как у меня подрагивают руки, когда расписываюсь в книге регистрации.

— Ты ужасно бледный, — говорит она. — Это на тебя молния так?

— Нет.

— Ты как призрака увидал.

Джон с Крисом смотрят на меня, и я отворачиваюсь к двери. Льет по-прежнему как из ведра, но мы делаем рывок к комнатам. Наши пожитки на мотоциклах укрыты, и мы пережидаем грозу — потом заберем.

Дождь заканчивается, небо чуть светлеет. Но со двора мотеля вижу, что за тополями почти совсем сгустилась другая тьма — ночная. Идем в город, ужинаем, а когда возвращаемся, дневная усталость догоняет меня по-настоящему. Почти не шевелимся в металлических шезлонгах во дворе, медленно допиваем пинту виски, которую Джон принес из холодильника мотеля вместе с какой-то разбавкой. Виски льется внутрь медленно и приятно. Прохладный ночной ветерок постукивает листочками тополей у дороги.

Крис спрашивает, что будем делать дальше. Неугомонный парнишка. Новизна и странность обстановки возбуждают его, и он предлагает нам петь песни, как в лагере.

— Мы не очень хорошо поем песни, — говорит Джон.

— Тогда давайте рассказывать истории. — Крис задумывается. — О призраках знаете? Все пацаны у нас в домике рассказывали по ночам о призраках.

— Лучше ты нам расскажи, — просит Джон.

И Крис рассказывает. Слушать его истории довольно забавно. Некоторые я с его возраста не слышал. Говорю ему об этом, и он хочет послушать, о чем рассказывали мы, но я ни одной истории не помню.

Немного погодя спрашивает:

— Ты веришь в призраков?

— Нет, — отвечаю я.

— Почему?

— Потому что они не-на-уч-ны.

Джон улыбается моему тону.

— В них не содержится материи, — продолжаю я, — и нет энергии, а поэтому, согласно законам науки, они существуют только у людей в головах.

Виски, усталость и ветер в деревьях уже мешаются у меня в голове.

— Конечно, — прибавляю я, — законы науки тоже не содержат в себе материи и не имеют энергии, а потому существуют только у людей в головах. Лучше сохранить целиком научный подход ко всему и не верить ни в призраков, ни в научные законы. Так безопаснее всего. Вере тут делать нечего, но и это научный подход.

— Я не понимаю, о чем ты, — говорит Крис.

— Это у меня такая хохма.

У Криса опускаются руки, когда я так разговариваю, но он, по-моему, не обижается.

— Один пацан из Христианского союза молодежи говорит, что он верит.

— Он просто тебя дурачит.

— Ничего не дурачит. Говорит, что если людей правильно не похоронили, их призраки возвращаются и преследуют людей. Он правда в это верит.

— Он тебя просто дурачит, — повторяю я.

— Как его зовут? — спрашивает Сильвия.

— Том Белый Медведь.

Мы с Джоном переглядываемся, вдруг понимая одно и то же.

— А-а, индеец! — говорит он.

Я смеюсь.

— Наверное, придется кое-какие слова взять обратно, — говорю я. — Я думал о европейских призраках.

— Какая разница?

Джон хохочет:

— Он тебя поймал.

На минуту задумываюсь и говорю:

— Ну, индейцы порой иначе на все смотрят — не скажу, что неправильно. Наука не входит в индейскую традицию.

— Том Белый Медведь сказал, что папа и мама не велели ему во все это верить. А бабушка шепнула, что это все равно правда, вот он и верит.

Крис умоляюще смотрит на меня. Ему действительно иногда хочется что-то знать. Хохмить еще не значит быть хорошим отцом.

— Еще бы, — отвечаю я, давая задний ход, — я тоже верю в призраков.