Ни от чего так не устаешь, как от необходимости стоять на месте. Так что приходится двигаться

Ходили на площадь, теперь вот был проспект.

Кто и зачем идет — столько уж написано, что повторяться и бессмысленно, и неловко. Но меня тронул простодушный призыв в Фейсбуке: «Не переставайте думать — кто мы и что нам надо». Ну и кто мы? Долгие годы подряд на моих глазах власти боялись голодного бунта, но столкнулись с сытым бунтом. Уже придуманы термины — «восстание москвичей», «восстание хипстеров», «твиттерстояние», «движение среднего класса», «мимимитинг». Движение, пожалуй, правильное определение; «восстание» и «бунт» куда как серьезные слова, а опыт новейшей истории наглядно показал одну организационную тонкость — серьезные дела начинаются не тогда, когда люди приходят на демонстрации, а тогда, когда они с них не уходят. Но действительно, на московских проспектах  и площадях гуляет чистая публика.

Что такое сытый бунт? Это предельное недовольство, или, так скажем, физическая невозможность смириться с положением вещей людей более или менее благополучных, которые не имеют  базовых проблем пропитания и выживания, зато испытывают «гражданский голод». Их бесконечно тяготит тщета любой общественной амбиции, самодостаточность власти, лукавые правила социальной игры.

Возможно, их раздражает неподвижность. Речь идет о более или менее молодой части демонстрантов — не кажется ли вам (это предположение услышала я в одном из частных нынче разговоров), не кажется ли вам, что человек, привыкший к постоянной смене впечатлений, суждений и переживаний, привыкший к бурному течению информационного потока, не могущий вынести пяти минут молчания в своем Фейсбуке (я недавно прочла в ЖЖ: «Мне приснился страшный сон — выхожу в интернет, а там некуда пойти»); так вот, не может ли так случиться, что этот гипотетический юный юзер с Болотной и Сахарова испытывает отвращение к государственной неподвижности? Страх перед возможными двенадцатью годами очередного социального обморока.

Потому как десять лет стабильности (общепринятый термин) — время  социальной неподвижности, а о грядущем застое изобильно говорили и писали последние два месяца.  Многие сейчас ищут день, слово, точку, с которой началось движение. Волнение. Большинство считают главным словом, запустившим механизм движения, великое слово «быдло» (держат за умалишенных, как если б все мозги из страны действительно уже утекли), и расхожей иллюстрацией стоит на улице студент с плакатом «Я не погромист, я программист, не оскорбляйте мой интеллект». Внизу плаката, разумеется, график нормального распределения Гаусса.

Однако ж, возможно, для части молодых  демонстрантов ключевое слово — «застой»? Десять лет в грузной и ватной Москве главными новостями были новые вещи, гражданская же и политическая жизнь казалась совершенно неподвижной. Стабильность агитаторской, телевизионной картинки вообще завораживает, все эти перелицовки старых фильмов и песен, и Боже ж ты мой, первый раз певицу Пугачеву я услышала в пионерском лагере, а теперь уж точно знаю, что под ее очередную новую песню меня и похоронят. Как если б кто-то ее назначил смотрящей — тридцать лет подряд каждый новый соловей должен подать этой достойнейшей женщине свои верительные грамоты, и лишь после этого его, возможно, возьмут на Олимп, в Юрмалу.

Главная новость недели — демонстрации, кажется, и то не так важны — свадьба Пугачевой и юного гаера Галкина. И, собственно говоря, то же самое в деловой жизни — без оглядки на царствующую в той или иной области группу, клан, команду и пр. невозможно никакое продвижение вверх и вперед. Социальный лифт медленный, с обязательным лифтером: «А ты куда прешься? Тебе кто разрешил на лифту кататься? Ножками, ножками иди». Успех — умение устроиться, встроиться в сложившуюся корпорацию, и лучше всего — в чиновничий мир. Любая же  личная (деловая или общественная) инициатива превращала и превращает молодого энтузиаста как минимум в страстотерпца. Бесконечно мало в стране независимых денег, успешного малого и среднего бизнеса, обустроенных земель, работающих гражданских институций, горизонтальной деловой и общественной жизни.

Неподвижность оберегалась, потому что называлась стабильностью. И если молодой человек писал в своем дневничке, что в России возможна только одна цветная революция — фиолетовая, потому что всем все фиолетово, такой молодой человек был частью стабильности и это мнение его было понятным и одобряемым. Общественным мнением в том числе. Усталость равнодушия (как усталость металла) стала ощущаться где-то два года назад. Собственно, общественное движение началось именно тогда. Ни от чего так не устаешь, как от необходимости стоять на месте. Так что приходится двигаться.