«Хочу отвлечь людей от iPad и заманить в оперу»
26 октября московская «Геликон-опера» открывает 21-й сезон. Худрук Дмитрий Бертман показал «Известиям» круглосуточную стройку театра на Большой Никитской и рассказал, чем займется на необитаемом острове.
― Что будет написано на афишах «Геликона» в этом сезоне?
― Опера «Запрет на любовь» Рихарда Вагнера, которая никогда не ставилась в России. Вагнер там молодой и легкий, похожий на Оффенбаха. Мы выпускаем одну премьеру в год, поскольку в эвакуационных условиях работать на полную мощность невозможно.
― Как складывается судьба самой громкой постановки прошлого года — оперы «Царица» Давида Тухманова?
― Продолжается масштабный тур по России. После распада СССР такого опыта вообще не было ― чтобы опера гастролировала по стране. Мы уже были в Уфе, Краснодаре, Оренбурге, Челябинске, Самаре, Красноярске. Впереди ― Владивосток, потом Екатеринбург, Иркутск…
― За свой счет возите?
― Нет, за спонсорский.
― Тухманов сам предложил вам партитуру своей оперы?
― «Царицу» принес нам продюсер проекта Лев Лещенко. Это совершенно новый жанр ― между оперой и мюзиклом. «Царица» рассчитана на привлечение людей, которые обычно не ходят в оперу. Сейчас мне сообщают из провинциальных театров, что после наших гастролей начался приток публики. Не случайно в этой опере речь идет о Екатерине Второй, единственной из русских монархов, кто сделал искусство, красоту и культуру национальной идеей.
― Как продвигается стройка «Геликона» на Большой Никитской?
― Я очень устал от борьбы за здание театра. Сейчас новые московские власти приняли долгожданное и твердое решение строить. Есть надежда, что скоро моя голова будет больше занята партитурами и артистами, чем чертежами и совещаниям. Мэр Москвы Сергей Собянин заявил, что театр откроется до 2013 года. А его заместитель Марат Хуснуллин пообещал, что уже к началу следующего сезона мы переедем на Большую Никитскую. Работы на нашей площадке идут 24 часа в сутки.
― В зале на 500 мест вы сможете полностью развернуться?
― Вполне. Это европейский размер зала. Многие старые театры в Италии такого объема.
― Музыкальный театр, которым полновластно правит режиссер — пока еще не слишком распространенная модель.
― Был период, когда главными были певцы. Потом возник дирижерский театр. А ХХ век подвел к неизбежности режиссерского театра, потому что резко усилилась конкуренция в сфере зрелищности. Театру приходится жить в мире телевидения, интернета и iPad. Надо всех отвлечь от этого и заманить к нам — в оперу.
― Но зрелищность нередко убивает музыку.
― Разгадывание кода композитора ― главный предмет режиссуры в музыкальном театре. Когда мы говорим, что Станиславский и Мейерхольд ставили оперы, часто забываем, что оба они были музыкально грамотными. Сейчас оперу часто ставят по литературному тексту ― на этом и терпят фиаско. Все самое важное происходит в нотах.
― Вы согласны с репутацией режиссера-эротомана?
― Я не знал про такую репутацию, но в этом что-то есть. Пение ― уже эротика. Все вокальные школы делятся на два вида: певцы либо стонут, либо воют. Стон ― это эротическое явление. А вой я не люблю.
― Вы профессионально учились фортепианной игре. Нет ли внутренней борьбы состоявшегося режиссера с несостоявшимся пианистом?
― Однажды, когда я учился в ГИТИСе, заболел концертмейстер. Думаю: вот сейчас я покажу класс. Сел, сыграл свой отрывок, гордо срываю руки c клавиатуры. Тут мой педагог Георгий Ансимов кричит: «Вон из класса! Как ты мог сесть за инструмент, режиссер!» У меня слезы. Потом Борис Покровский объяснил мне, что в опере режиссер ― единственный человек, который защищает театр. Все остальные будут защищать музыку. Дирижер будет говорить слепой Иоланте: «Смотри на меня, жди вступления», и так далее.
― Не посещает ли вас соблазн поставить балет?
― У меня было такое предложение от Валерия Гергиева. Я отказался и не сделаю этого никогда ― тут нужно хореографическое образование, иначе получится дилетантизм.
― Какой свой спектакль вы взяли бы с собой на необитаемый остров?
― Никакой. Спектакли не надо брать с собой, надо ставить новые. Если бы я нашел там Пятницу, то поставил бы монооперу.
