Непраздничные мысли накануне Дня Великой Победы
Мой друг Вадим Пушкарев отправился на войну артиллеристом в июне 41-го. Он был в числе тех тысяч ленинградцев, которые пошли в армию, в ополчение и начали пропадать в первые же дни войны. Что значит "пропадать"? "Пропавшие" - это люди, которых постигла судьба, вершившаяся на моих глазах, когда мы отступали (а грубо говоря - драпали) от эстонских рубежей вглубь Ленинградской области и когда весь Северо-Западный фронт начал отодвигаться с совершенно непредвиденной скоростью в направлении к Ленинграду.
Вадим пропал в боях, кажется, под Урицком. И с тех пор вошел в число без вести пропавших. Впоследствии многие попытки узнать о его судьбе были безуспешны. Я только знал, что его семье, как семьям всех без вести пропавших, не полагалось ничего - ни пенсий, ни льгот. Их лишали аттестатов так же, как семьи военнопленных. Эти вообще становились второсортными людьми. Один из наших вождей предлагал семьи военнопленных подвергать репрессиям. Между тем в плен попадали в 1941 году целые дивизии, более того - армии. В 41-м попали в плен и пропали без вести почти 2,5 миллиона человек. В первые 160 суток войны погибло более 2 миллионов 840 тысяч бойцов.
Нас косили штурмовики, гнали танки, нас рвали минами, снарядами, мы бежали, оставляя в окопах убитых и умирающих. Когда успевали, мы еще кое-как сваливали трупы во рвы, присыпали землей. Уже после войны я часто видел во сне, как хоронил Вадима, хоронил других своих друзей-однополчан - Мишу, Володю, скидывал их в общую траншею.
Тогда, при отступлении, не смог даже воткнуть в землю палку с дощечкой - "Вадим Пушкарев, 1919-1941". Не успел: мы тикали дальше и дальше - к Ленинграду.
Пропавшие без вести... Да и откуда прийти вести, если рядом почти никого не оставалось? А те, кто остался, на следующий день или через неделю уходили туда же - в безвестие. Молодым парням тогда оставалось жизни в среднем по неделе.
Уже после войны нас убеждали, что среди без вести пропавших могли быть перебежчики, уходившие к немцам. Сама возможность такого подозрения уже зачисляла исчезнувших в изменники и предполагала наказание задним числом, даже после войны. Их и наказывали - беспамятством и лишением послежизненных прав. Между тем только на нашем Северо-Западном фронте за шесть месяцев 1941 года попало в плен и пропало без вести 150 тысяч человек.
Плен по тогдашним советским понятиям становился позором: попал в плен - трус и изменник, по всем требованиям того времени ты должен был покончить с собой - только не плен. И никто не считался с тем, что миллионы солдат попадали в окружение не по своей вине. Осенью 41-го года окружением под Вязьмой "прославились" 37 дивизий, целые части и подразделения с вооружением, штабами и генералами, многочисленные танковые бригады, лишь половине из которых удалось вырваться из вражеского кольца. В брянском котле попали в плен и пропали без вести 190 тысяч бойцов. Эти цифры - свидетельство не трусости солдат, а просчетов командования. Солдат тут был ни при чем. В любой войне были и будут военнопленные...
Недавно в одной из наших газет я увидел фотографию: родные и близкие встречают вернувшегося из плена солдата. С какой радостью и восторгом бегут они ему навстречу! Бегут навстречу американскому солдату: снимок сделан в Америке.
В США к военнопленным относятся как к людям, которые пострадали, претерпели лишения и невзгоды во вражеском плену. На родине их встречают торжественно, с почетом - все, вплоть до президента. В США бывших военнопленных награждают орденами, есть специальная медаль военнопленным. Есть уважение общества. Общество отдает должное этим солдатам.
И во Франции плен засчитывается как время, "проведенное в условиях войны". Бывшие военнопленные могут выйти на пенсию раньше положенных 65 лет, имеют надбавки к ней, скидки на проезд по железной дороге, усиленное медицинское обслуживание, комфорт в пенсионных домах и тому подобное.
Но что интересно! Нечто подобное было и у нас в России, в царской армии. Цитирую дореволюционное "Положение о военнопленных": "Воинские чины, взятые в плен, по прибытии из плена получают... жалованье со дня последнего довольствия на службе за все время нахождения в плену... Семейство их получает половину того содержания, какое их главы получали на службе в день взятия в плен, вплоть до возвращения из плена, или назначение пенсии в случае смерти в плену".
У нас же семьи военнопленных становились бесправными. Я уж не говорю о том моральном терроре, которому они подвергались. В этом смысле ужасна наша неблагодарность по отношению к сотням тысяч безвинно попавших в плен солдат, неблагодарность, которая длится до сих пор. Мы никак не можем отдать должное им, участникам Великой Отечественной войны, даже спустя столько лет отказываем им в праве на это звание...
Да, Великая Отечественная война была действительно великой. И величие ее измеряется не тем, сколько наших людей погибло в этой войне (а эти потери мы до сих пор ощущаем!). Ее величие в том, что, несмотря на, казалось бы, полное поражение в первые месяцы войны, ужас потери огромных территорий, страна, несмотря ни на что, сумела за короткое время восстановить военную промышленность, обрести новую армию, которая остановила немецкие войска, отстояла Москву, Ленинград и перешла в наступление...
Я уцелел после ленинградской мясорубки, успел окончить танковые курсы в Ульяновске. Так вот, когда мы, их выпускники, получали танки в Челябинске, я видел это чудо возрождения. Это было действительно чудо: подростки, полуголодные рабочие выпускали десятки, сотни танков в неслыханных условиях, в обледенелых цехах. Уже тогда они работали на Победу...
И вот мы победителями вошли в Европу. Наша доблестная армия освобождала одну за другой европейские страны. Нас встречали действительно с радостью, как освободителей. Конечно, в первую очередь в Берлин мы хотели войти победителями, хотели отомстить врагу за все, что претерпели мы и наше отечество в годы войны. Но, может быть, солдатам больше всего хотелось уцелеть, вернуться домой, потому что, как говорилось тогда, наступало время Победы: враг был сломлен, и Родину мы отстояли.
И вот я до сих пор не знаю, откровенно говоря, нужно ли было нам, например, входить в Польшу. Для меня, как для солдата, беда и боль состояла в том, что, перейдя границу, по-прежнему продолжали гибнуть мои однополчане. А ведь главное было сделано - мы защитили отечество и Отечественная война закончилась. Я рассуждаю не как политик, мой кругозор, конечно, ограничен моей ротой, моим полком, моими однополчанами. Но он не ограничен теми потерями и гибелью моих однополчан, которые продолжались уже на полях Европы.
Сегодня, спустя шестьдесят с лишним лет, мы многое видим иначе. Где она, благодарность европейских стран, европейских столиц, которые нас встречали, казалось бы, с такой радостью? Да, мы были для них освободителями. Но одно дело - накопившееся у нас за годы войны непосредственное эмоциональное чувство, с которым мы входили в Европу, а другое - дальновидность политиков и полководцев.
Михаил Кутузов хотел остановить Отечественную войну 1812 года на том, чтобы изгнать Наполеона за пределы отечества. Возможно, это и было дальновидностью великого полководца. Между прочим, преследуя врага, Кутузов дошел до Пруссии и умер на походной кровати в Бунцлау (Болеславце в нынешней Польше), там его символическая могила. И все же он вернулся на Родину и упокоился в Казанском соборе Петербурга. Однако какой круг проделала история! В том же Болеславце уже после 9 мая 1945 года появилось большое кладбище советских солдат. Все даты смерти на надгробиях - после 9 мая. Война закончилась, а солдаты продолжали гибнуть.
Немец уже был сломлен. Почему же мы не дали народам самим решать свою судьбу? Я вижу в этом проявление имперского мышления, причем не только советского, сталинского, но и наших союзников по антигитлеровской коалиции. В Берлин хотели войти все.
Да, был солдатский порыв добить врага в его логове, отомстить за поругание Родины и родных. Но солдатское мышление прямолинейно, в нем есть своя правда и есть неправда. Если это чисто эмоциональное чувство, жажда мести не есть высшая мудрость. Им-то и должна противостоять высшая стратегия, политическая дальновидность военачальников и политиков.
Но какая стратегия стояла за 300 тысячами солдатских жизней, беспощадно и неоправданно положенных под Берлином за неделю до окончательного падения врага? Наши солдаты бессмысленно погибли накануне Победы. С момента перехода границы все должно было измеряться возможными потерями живой силы. Одно дело, когда мы спасали свою страну, а дальше наши действия решала цена человеческой жизни, и только она.
Особая тема для разговора в годовщину Победы - воинские кладбища и памятники. Я вообще в эти праздничные дни невольно размышляю о проблеме благодарности и неблагодарности. Наверно, существует бремя истории. Вот у нас по стране разбросаны многочисленные штампованные памятники и обелиски - в городах и дальних поселках. Раз в году в День Победы к ним несут цветы и венки с трогательными надписями. Но меня удручают эти гипсовые автоматчики и солдаты с отбитыми руками. Никто за ними постоянно не смотрит, и стоят они как памятники нашей неблагодарности.
Конечно, может возникнуть вопрос: было бы лучше, если бы их вообще не было? Не знаю. Может быть, на их месте давно следовало положить простые мемориальные камни-валуны с поименными надписями. А пока что эти кладбища незаметно исчезают с нашей земли. Так, снесено кладбище нашего батальона под Пулковом. И кладбище, которое оставалось где-то в районе Тильзита...
Во Франции я был на воинских кладбищах. Там в идеальном порядке содержатся могилы не только французских, но английских и американских солдат. Мне хотелось бы, чтобы празднование Дня Победы у нас ознаменовалось заботой хотя бы о подобных мемориальных знаках скромной благодарности погибшим, чтобы они выглядели достойно. В наших силах сегодня сделать это в память о Великой Победе, хотя на самом деле она заслуживает куда большего.
Проблема беспамятства - вообще важная нравственная проблема нашей народной жизни. Я не знаю, например, ни одного массового захоронения русских солдат, погибших в Первую мировую войну. Они есть в Гамбурге, многих других европейских городах, а в России их нет. В каждом нашем малом городке, в каждой деревне были ушедшие на войну и погибшие там солдаты. Теперь уже имена не всех земляков можно восстановить. И все же необходимо поставить даже в небольших населенных пунктах не безымянные мемориалы, а со списками всех, кто не вернулся с фронта. Включая и без вести пропавших. Иначе наши праздники с фейерверками и салютами выглядят ущербно, фальшиво.
Надо признать, что наше беспамятство, а то и сознательная забывчивость давно перешагнули государственные границы. Мы уже за годы новой жизни не признали никаких ошибок. Ни ошибок, связанных с Чечней, ни ошибок, связанных с Чехословакией 1968 года, Венгрией 56-го, Германией 53-го. Никаких ошибок мы не признали. Это очень трудно сделать, но надо.
Мы не находим в себе мужества быть честными. В том числе, между прочим, и по отношению к военнопленным и пропавшим без вести. А ведь именно к честности и чести призывает нас память о жертвах войны.
Записал Станислав Сергеев E-mail: istclub@izvestia.ru
