Час мужества для русских писателей
Вот выдержки из этого постановления от 14 августа 1946 года: "Предоставление страниц "Звезды" таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции "Звезды" хорошо известна физиономия Зощенко. Зощенко изображает советские порядки и советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостное хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами. Журнал "Звезда" всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения не могут быть терпимы в советской литературе".
Безыдейная Ахматова никаких партийных постановлений отродясь не читывала. Просто при входе в Союз писателей вокруг нее образовался пустой коридор. Люди разбегались в разные стороны. И так на долгие годы. Даже после смерти Сталина, отвечая на вопрос иностранного корреспондента, согласна ли она с постановлением 1946 года, Ахматова ответила коротко и неясно: "Только так!" А что еще она могла сказать? Зощенко в 1954-м тоже был краток, обращаясь к писательской общественности после очередного разноса: "Я не ожидаю от вас сочувствия. Я прошу вас, дайте мне спокойно умереть".
К Ахматовой Сталин испытывал особую неприязнь. То называл ее в своем кругу английской шпионкой, то спрашивал после оваций устроенных поэтессе: "Кто организовал вставание?" Не помогли строки Ахматовой, написанные в надежде на освобождение сына из Крестов: "Где Сталин, там свобода". А может быть, помогли. Ведь саму поэтессу не посадили, не расстреляли. Просто запретили печатать и поначалу лишили продовольственных карточек.
Зощенко и Ахматову обрекали на голодную смерть. Потом передумали. Как рассказывал В.П. Друзин, его срочно доставили из Европы в Ленинград на военном самолете и поручили опеку над опальными писателями. Друзин с гордостью поведал нам, молодым аспирантам Литинститута, в 1970 году, как он лично распорядился выдать Зощенко и Ахматовой продовольственные карточки. Но, разумеется, "опека" означала постоянный надзор даже над отлученными от печатного станка писателями. Да ведь отменили это мерзкое постановление лишь на изморе советской власти, 42 года спустя. Ахматова и Зощенко при всей своей непохожести оставались нежелательными писателями. Почему же советская власть так дорожила этим хамским постановлением, что лишь под яростным давлением общественности и отменила его только в 1988-м, когда ее саму уже фактически отменили?
В этом творении коллективного партийного разума после всех тяжелейших испытаний, сквозь которые с такой честью прошла писательская интеллигенция в годы войны, снова устанавливался и подтверждался старинный взгляд на литературу как на сферу партийного обслуживания. А на писателей - как на челядь, которую время от времени следует предавать публичной словесной порке. Что и делала партийная салтычиха в лампасах генералиссимуса. Миазмы этого позорного постановления прочно внедрились в мозг и печень миллионов людей, и до сих пор слышны отрыжки и отголоски этого чингисханского окрика.
Хамили на государственном уровне люди, которые не стоили и подметки тех, кого они безнаказанно покрывали трамвайной руганью. России еще долго придется зализывать этот шрам у самого сердца. Потому что литература была, есть и будет сердцем великой страны. Настоящая литература - единственная область, которая не зависит ни от экономики, ни от политической конъюнктуры. Именно это злило и раздражало власть. На поэтессу, пишущую после войны и блокады о любви и цветущем шиповнике, обрушилась вся мощь советской пропагандистской машины. Вот когда уже в другом контексте, по-новому читались ее блокадные стихи: "Мы знаем, что ныне лежит на весах / И что совершается ныне. / Час мужества пробил на наших часах, / И мужество нас не покинет".
И Ахматова, и Зощенко до отмены постановления не дожили. Официально Зощенко так и оставался "хулиганом", "пошляком", "подонком литературы". Никто не отменял и доклад Жданова, где он, оперируя дореволюционной цитатой, вырванной из контекста, позволил себе назвать Ахматову "не то блудницей, не то монахиней, .. у которой блуд смешан с молитвой". Напомню, что оба слова - и монахиня, и блудница - были в те годы ругательными в устах партийного руководства. "Писатели - это артиллерия", - говорил позднее Хрущев, поручивший комсомольскому вождю Cемичастному сравнить Пастернака со свиньей: "свинья не сделает того, что он сделал". Это все эхо того рокового постановления 1946 года, от которого отказался лишь последний генсек, да и то нехотя и сквозь зубы. Постановление названо всего лишь ошибочным. А надо было сказать - преступным.
