От забора до гламура
Самый важный театральный фестиваль Петербурга "Балтийский дом" открылся спектаклем Гжегоша Яжины "Джованни". Вслед за ним показали "Женитьбу" Валерия Фокина, выпущенную в Александринке и сыгранную в день сорокалетия творческой деятельности мастера. Два соседствующих в афише спектакля продемонстрировали, как по-разному относятся к классике наши и тамошние режиссеры.
Всеволод Мейерхольд когда-то поставил героев "Леса" на ходули. Валерий Фокин, возглавляющий Центр им. Мейерхольда и чувствующий себя продолжателем дела великого мастера (его приход в Александринку в немалой степени был обусловлен тем, что Мейерхольд освятил своим именем эту сцену), надел на героев Гоголя коньки. Подколесин (Игорь Волков) возлежит тут на кровати, которая приставлена в дощатой полукруглой стене. Чуть позже становится ясно, что это стена круглого катка, на котором женихи будут то исполнять перед Агафьей Тихоновной "тулуп", то скользить "в рапиде". Этот чудесно придуманный прием таит в себе уйму смыслов и возможностей. Он задает метафору жизни как вечного скольжения и опасной неустойчивости. Тут одно неловкое движение грозит падением. Тут, как в фигурном катании, чувства между партнерами не обязательны, главное - слаженность движений.
Из этого приема легко извлекать столь вожделенный для постановщиков Гоголя абсурд. С помощью этого приема легко размывать грань между явью и фантасмагорией. Но понять, как именно сюжет пьесы отзывается в современном мире, где возникают переклички между метаниями Подколесина и рваным сознанием современного человека, решительно невозможно. Фокин не ищет этих связей. Он ставит спектакль не о современной жизни, а скорее о безграничных формальных возможностях режиссуры. Ставит, потому что у него есть театр, а в театре есть неплохая труппа: особенно выделяется Дмитрий Лысенков в роли Кочкарева, который тут конечно же черт - куда же без черта.
"Джованни" (очередная сценическая версия мифа о Дон Жуане) - совсем иное дело. Знаменитый поляк, уже десять лет возглавляющий варшавский театр "Розмаитощи" (ныне он переименован в "ТР Варшава"), приезжал как-то раз в Москву на фестиваль NET с "Психозом 4.48" Сары Кейн. В интерпретации знакового для современной драматургии текста он задал основные сценические параметры нынешнего театра жестокости. С тех пор кафельный пол, неоновый свет, эстетизация страдания стали общим местом при постановке кровавых экзистенциальных метаний современного человека. В основе нового спектакля польского режиссера лежат два классических опуса - пьеса Мольера и опера Моцарта, но антураж у них тот же - кафельный, холодный. Легендарный сластолюбец увиден тут как истинный герой эпохи неоновых вывесок и хайтековских интерьеров.
Дон Жуан Мольера словно бы проверял небеса на терпимость. Последовательно разрушая связи с женщинами, друзьями, отцом, он пытался понять, насколько глубоко может быть падение человека и можно ли это свободное падение считать полетом. Джованни (Анджей Хира) не надо бросать вызов Богу и испытывать моральные принципы на эластичность. Принципы в глянцевой реальности отброшены за ненадобностью. Небеса пусты, и все это знают. Все, а не только сам коварный обольститель. В начале спектакля Донна Анна (Данута Стенка) поджидает героя в роскошной ванной. Он входит к ней, надев чулок грабителя на голову, и, завидев его, она в порыве страсти сама начинает рвать чулки на ногах. Никакой стыдливости, никаких предрассудков. Кто тут кого соблазняет - бог весть. Брутальный секс прерывается появлением Командора (Ремигиуш Лукомски), которого Джованни убивает так же брутально - головой о край ванны. Равнодушно взглянув на труп, Донна Анна вновь потянется к своему любовнику. Наслаждения еще впереди.
Тема возмездия вторгается в этот спектакль лишь в виде божественной музыки Моцарта. Она звучит во время светских вечеринок, на которых Джованни с Лепорелло прожигают свою сладкую жизнь. Она доносится из зала, когда Джованни выясняет отношения с Доньей Эльвирой, случайно встретившись с ней в театральном фойе. Труп Командора герой сам притащит в свою комнату, усадит на диванчик, потребует, чтобы слуга не памятник, а самого покойника звал на ужин. Труп лежит, не шелохнувшись. А потом вдруг, воскреснув на несколько минут и отпев финальную арию красивым басом, вновь валится замертво. Эта ария - тоже лишь реминисценция из классики. Не более. В богооставленном мире этого спектакля пожатие каменной десницы никому не грозит, а смерть нелепа, как и сама жизнь. Дерзкий развратник умрет случайно на фуршете, поперхнувшись каким-то деликатесом, и гламурная тусовка даже не заметит его гибели.
Яжина в "Джованни", пользуясь автомобильными терминами, не всегда справляется с управлением (в его свободной композиции швы между сильно переписанным текстом Мольера и оперными ариями Моцарта иногда заделаны наспех), но он твердо знает, куда и зачем едет. Он поверяет нашу жизнь архетипическим сюжетом, обнаруживая в нем новые горькие обертоны. Эта связь с реальностью есть главная заповедь всех значимых художников западной режиссуры. Увенчанный лаврами мэтр Валерий Фокин с управлением справляется на пять с плюсом, но едет он, как и большинство российских режиссеров, не в сторону сегодняшней действительности, а от нее - в абстрактный мир театральных иллюзий. Можно заглянуть за забор и увидеть, как классические герои, встав на коньки, красиво ускользают от реальности.
